– Нет… Что вы имеете в виду? – на ее смех он ответил
вежливой, недоуменной улыбкой.
– Обижаться на средства массовой информации, воспринимать их
выпады всерьез – это медленный, но верный суицид. Такие вещи кончаются
инфарктами, инсультами.
– Ну, тогда я тем более не понимаю, почему вы не хотите дать
интервью голландскому корреспонденту.
– Потому, что именно из таких вот теплых доверительных
разговоров и производятся мифы, дурно влияющие на общественное мнение. Особенно
если интервью выйдет в свет на таком экзотическом языке, как голландский, в
двойном переводе. Не исключено, что найдется какая-нибудь желтая газетенка,
которая потом переврет мои слова как угодно. А если я вдруг не выдержу и подам в
суд, то ответчик может сослаться на неточность перевода.
– Да, Елизавета Павловна, я слышал о вашей осторожности, но
не предполагал ее масштабов, – Красавченко покачал головой, – даже для меня,
матерого дипломата, это слишком. Ну, хорошо, а если я дам вам гарантию, что ни
одной опасной темы голландец не затронет?
– В таком случае он не профессиональный репортер.
– Как раз наоборот, он настоящий профессионал. То есть он
может интересно подать любую информацию, не обязательно скандальную.
– Для того чтобы любая, самая безобидная информация
заинтересовала публику, . в ней должно содержаться нечто скандальное или хотя
бы скабрезное – Это, к сожалению, закон жанра. Анатолий Григорьевич, вам это –
очень нужно? – Она улыбнулась мягко, доверительно. Именно это ей больше всего
хотелось узнать: чего на самом деле хочет от нее дипломат с пластмассовым
лицом? Она совершенно не опасалась давать интервью. Одним корреспондентом
больше, одним меньше – не важно.
– Можно вашу сигарету? Пытаюсь бросить курить, мои
кончились, и вот, стреляю, – он продолжал улыбаться, но глаза стали
напряженными, колючими.
"Так-то, Анатолий Григорьевич, еще неизвестно, кто кого
прощупывает в этом разговоре, – подумала Лиза, – теперь я дам вам шанс мягко
уйти от неприятной темы. Поглядим, захотите ли вы к ней вернуться? "
– Пожалуйста, – она протянула ему пачку, – но так вам
никогда не удастся бросить. Скоро вам станет неловко стрелять чужие сигареты,
вы опять начнете покупать свои.
– Почему вы так думаете?
– Сама проходила. Бросить курить можно тогда, когда точно
знаешь, что это лично для тебя более вредно, чем питаться жирным мясом,
макаронами с кетчупом, гамбургерами, сосисками, запивая все это пивом или
кока-колой и дыша выхлопными газами.
– А, я все понял. Вы потому так отлично выглядите, что не
едите всего, что перечислили?
– Правильно, – кивнула Лиза, – но я курю и дышу выхлопными
газами.
– Жалко, с нами нет сейчас Давида Барта с диктофоном. Он
будет звонить мне завтра утром, а я так и не знаю, что же ответить.
– Вы не объяснили мне, зачем это лично вам нужно? –
напомнила Лиза. – Почему вы так долго и серьезно уговариваете меня встретиться
с этим голландцем? Он ваш близкий друг? Родственник? Он обещал вам какую-то
ответную услугу?
– Да, о вашей жесткости я тоже наслышан, – пробормотал
Красавченко, – нет, Давид Барт мне не друг, не родственник, и никаких ответных
услуг я от него не жду. Все проще. Все на уровне приятельского трепа. Я обещал
уговорить вас. Люблю выполнять обещания. Даже те, которые даны на уровне трепа.
– Даже те, которые даны за другого человека?
– Ну ладно, я поступил опрометчиво. Не думал, что для вас
это так серьезно.
– Да, для меня это серьезно. – Лиза встала. – Наверное, нам
пора в гостиницу, Анатолий Григорьевич.
– Жаль. Очень жаль. Ну, на «нет» и суда нет. Отказаться от
интервью – ваше – право.
Помогая ей надеть пальто, он ненароком потерся щекой о ее
волосы.
* * *
– Мне нужно сделать анализ крови! Меня чем-то накачали!
Время идет, вещество может рассосаться! Не останется следов! Я не убивал, меня
подставили! Я должен позвонить жене! – пока его везли в милицейской машине,
Саня упрямо, как сумасшедший на митинге, выкрикивал эти фразы, но не получал
никакого ответа, кроме «Заткнись, не ори!».
Потом безнадежно, еле слышно нашептывал, как молитву, что по
закону ему положен адвокат, что стрелять он не умеет, а даже если бы умел, то
был без сознания, и вообще он понятия не имеет, как оказался в чужом подъезде.
Он и адреса убитого точно не помнит, а записной книжки при нем не было, и
вообще какого черта его понесло бы глубокой ночью куда-то, кроме собственного
дома?
Самое скверное, что он действительно ничего не мог
вспомнить. Весь прожитый день тонул в какой-то мучительной мути. Если утро еще
кое-как высвечивалось, раскладывалось на детали, то вечер терялся вовсе. Он
сумел вспомнить, что утром был у него телефонный разговор с Вовой Мухиным,
причем разговор странный, неожиданный, важный, и вроде бы это имело отношение к
вечеру, но о чем они говорили, Саня забыл напрочь, и с дальнейшими событиями
телефонная беседа никак не сплеталась. Он старался проследить мысленно весь
прожитый день, час за часом, и не мог. Это вызывало у него потную липкую
панику. Оттого, что вспомнить было необходимо, события все стремительней
путались в голове.
Такое однажды случалось. В институте на третьем курсе во
время зимней сессии он умудрился получить «неуд» на экзамене по физике, хотя
был готов и отлично знал ответы на оба вопроса в билете. Он легко и быстро
набросал план, не дожидаясь вызова, отправился отвечать. Но стоило ему
оказаться у стола экзаменатора, и что-то произошло. Он молчал как рыба. Он
забыл все, вообще все. Мучительно пытался выдумать первую фразу или хотя бы
слово, с которого можно начать, но не мог, как будто вообще разучился говорить
по-русски.
Позже ему объяснили: такое бывает. Даже существует
специальное понятие в психологии – экзаменационный ступор. У совершенно
здорового человека от усталости и нервного перенапряжения что-то там
срабатывает в мозгу или, наоборот, не срабатывает. В общем, гипофункция памяти
связана с диффузной задержкой мысли. Это он сам прочитал в дореволюционном
учебнике психиатрии, который валялся у бабушки в глубине книжного шкафа.
Прочитал и успокоился, понял, что он пока еще не псих. Экзамен пересдал на
«отлично»,
Но сейчас не экзамен. Забывчивость чревата не лишением
стипендии, а лишением свободы, что, собственно, уже и произошло. Дальше будет
только хуже.
Сначала его привезли в районное отделение милиции. В
«телевизоре», в прозрачном зарешеченном загончике для задержанных, соседями его
оказались шальные, накаченные наркотиками подростки, парочка тихих бомжей и
какой-то совсем бешеный пожилой мужик, взятый за изнасилование десятилетней
девочки.
