– Господин Болякин, уйдите, очень вас прошу. Куда-нибудь
уйдите и уведите вашу дочь отсюда, иначе я за себя не ручаюсь, – выдавил сквозь
зубы Константин Васильевич.
– Куда же это, интересно, нам уходить? – истерически
взвизгнула Ирина. – Мы в своем доме, и вы, господин доктор, здесь не
распоряжайтесь. Делайте свое дело, лечите больного, а нам указывать не надо! –
Крик перешел в бурные рыдания.
– Вот дура баба, – покачал головой купец, – вы уж простите
ее, господин доктор. Она, разумеется, не в себе. Пойдем, хватит орать, тебе
лечь надо, – он взял дочь под локоть и увел ее в спальню.
Через полчаса вернулась Соня. На возке вместе с фельдшером
Семеном она привезла священника. Батюшка был стар и болен, еще не пришел в себя
после надругательства на пустыре, однако ехать к умирающему согласился, взял с
собой все, что нужно для причастия.
Михаил Иванович умирал долго и мучительно. Доктор Батурин
пытался облегчить его страдания, колол морфий. Агония длилась несколько часов.
Священник причастил его. Перед рассветом, перед самым концом, умирающий открыл
глаза и зашептал что-то. Соня склонилась к его губам.
– Сонюшка… брошь… не отдавай никому, сохрани, это все, что
есть у меня…
– Какая брошь, Мишенька? О чем ты?
– Бабушкина брошь с бриллиантом… не отдавай им…
Соня взяла в ладони его лицо, взглянула в глаза, совсем
близко, и произнесла еле слышно:
– Мишенька, у меня будет ребенок, Твой ребенок. Я тебя очень
люблю.
Доктор ничего этого не слышал, он как раз вышел в сад,
покурить. А когда вернулся, граф уже не дышал.
Через два дня после похорон в Батурине явился Тихон
Тихонович в дорогом, с иголочки, английском костюме, таком белом, что резало
глаза, с тростью черного дерева в руке, в блестящих белых штиблетах. Он
выглядел довольно странно на фоне запущенного батуринского сада. За спиной у
него маячила огромная фигура его постоянного безмолвного спутника шофера
Андрюхи. В руках он держал огромный букет крупных, как кошачьи головы, багровых
роз.
– Чем обязан? – мрачно поинтересовался Константин
Васильевич.
– Вот, явился выразить вам благодарность за труды, –
кашлянув, сообщил купец и извлек из кармана красный бархатный футляр овальной
формы, с золотым причудливым вензелем на крышке, – поскольку деньги сейчас
дешевы и ненадежны, решил сделать вам от нашего осиротевшего семейства
небольшой презент на память. Изволите взглянуть?
– Благодарю вас, господин Болякин, но презента я от вас не
приму, – покачал головой доктор.
– Так вы посмотрите хотя бы. Вещь хорошая, стоит дорого. –
Он раскрыл футляр. Там лежали мужские часы-луковица, золотые, с толстенной
золотой цепью.
– Оставьте себе. Мне такие роскошества не к лицу.
– Значит, брезгуете моей благодарностью? – прищурился купец.
– Ну, тогда примите хотя бы цветы. Это для Софьи Константиновны. В наше трудное
время тоже дорого стоят. Специально Андрюху в Москву за ними посылал. Ровно
двадцать пять штук, особый сорт. Есть ваза у вас? Эй, горничная, как тебя?
– У нас нет горничной, – сказала Соня, – у нас только
кухарка, но она в деревню ушла. А цветы я возьму. Спасибо. Но в вазу их ставить
не надо. Я их все равно на могилу отнесу Михаилу Ивановичу.
– А, ну ладно. – Купец еще немного потоптался, несколько раз
откашлялся в л кулак и обратился к доктору:
– Я прошу прощения, мне необходимо переговорить с Софьей
Константиновной наедине.
– Извольте, – кивнул доктор, – вы можете пройти в дом.
Сонюшка, я буду здесь, рядом.
– У вас осталась вещь, принадлежащая нашей семье, – сказал
купец, когда они вошли в гостиную, – вещь очень дорогая. Брошь в форме цветка
орхидеи с большим бриллиантом в центре.
– Я не знаю, о чем вы, – тихо ответила Соня.
– Ну не надо, не надо, барышня, – хитро прищурился купец, –
я ведь не бесплатно. Я вам денег дам. Много денег, золотых червонцев. Золото
всегда в цене. Вы уж, будьте любезны, верните брошечку-то. Она не ваша.
– Тихон Тихонович, – покачала головой Соня, – что-то вы
путаете. Я не ношу ювелирных украшений, и никакой броши у меня нет.
– Значит, не отдадите? – вздохнул купец. – Напрасно. Так у
вас хотя бы деньги были бы, вам они очень пригодятся, когда придется все
бросать и уезжать из России. А придется очень скоро, поверьте мне. Если вы
надеетесь, что сумеете такую дорогую вещь продать, то ошибаетесь. Вас обманут,
вы с вашим батюшкой-доктором люди не коммерческие.
В гостиную вошел Константин Васильевич.
– Вот, господин доктор, – обратился к нему купец, – пытаюсь
уговорить вашу дочь вернуть по-хорошему то, что ей не принадлежит. Михаил
Иванович, Царствие ему Небесное, поступил необдуманно, отдал Софье
Константиновне нашу вещь. А она возвращать не желает. Нехорошо. Стыдно. Вы бы
поговорили с ней по-отцовски.
– Соня, в чем дело? – удивился Константин Васильевич. –
Объясни, что происходит?
– Я не знаю, папа. Господин купец требует у меня какое-то
ювелирное украшение, какую-то брошь. Пусть он сам объяснит, что происходит.
– Моя дочь никогда к дорогим побрякушкам пристрастия не
имела, – быстро проговорил доктор.
– Так то не побрякушка. Вещь весьма ценная. В последний раз
говорю, отдайте по-хорошему. Я знаю, она у вас. Больше ей негде быть. Ведь это
грех – брать чужое. Вам должно быть совестно.
– Ладно, хватит, – поморщился доктор, – о грехе и совести я
с вами рассуждать не намерен . дать не намерен. Вы лучше об этом побеседуйте со
своей дочерью.
– Ну, глядите, – тяжело вздохнул купец, – я хотел с вами
по-хорошему, по-соседски, но, видно, не получится. Не такие вы люди.
Купец ушел, не оглядываясь.
– Он наймет бандитов, они перероют весь дом, – задумчиво
произнес, глядя ему вслед, доктор, – эта брошь действительно стоит страшно
дорого.
– Папа, ты же ее не видел.
– Она к твоей белой блузке приколота. А блузка валяется на
стуле в твоей комнате. На портрете эта брошь получилась у Миши значительно
лучше, чем твое лицо. Портрет надо убрать подальше, унести куда-нибудь из дома.
А брошь необходимо спрятать. За ней придут и перероют весь дом. Возможно, нас с
тобой тоже станут обыскивать. Купец за этот камень кому хочешь глотку
перегрызет. Миша рассказывал мне историю камня. Он говорил, что это
единственная его ценная вещь.
– Он перед смертью просил не отдавать им брошь. Меня не
волнует, сколько она может стоить. Мы ведь не станем ее продавать, – медленно
произнесла Соня.
