– Конечно! Не много, но есть. Они форель на перекатах ловят. Лакомятся.
Я вспомнил нашу перекатистую речку. Форели там я не видел, но наверняка форель есть. Да и Свенсон говорила.
– А они… – я кивнул на шкуру, – опасные вообще? Медведи?
– Медведи? – Джулия сделала недоуменное лицо. – Да нет. Пальнешь в воздух, он и наутек.
Мне стало не по себе, я сглотнул. Начиналась изжога.
– У тебя что, ружья нет? – догадалась Джулия.
Я молча помотал головой.
– Ну ты, милый мой, даешь… – Она трагично поглядела на меня. – Мало того, что живет на скотобойне…
– На какой скотобойне?
– На какой на какой? На голландской!
– Агентша сказала, что там сироп кленовый… перегоняли в сахар…
Джулия засмеялась, громко и обидно.
– Сахар! – Она звонко шлепнула себя по тощим ляжкам. – Ой, не могу!
3
Возвращался я в мрачном настроении. На переднем сиденье покачивалось в такт колдобинам лукошко с яйцами, на заднем сиденье лежал старый дробовик и две коробки патронов. Весь комплект, включая яйца, обошелся в полторы сотни.
Подогнал машину к сараю, прихватив лукошко, пошел к дому. Мэлори, наверное, услышав мотор, распахнула дверь и появилась на террасе. От неожиданности я споткнулся – на Мэлори ничего не было. Если не считать красной ленты, стягивающей волосы. Солнце пробивалось сквозь ветки, кружевная тень скользила по ее телу перламутровыми разводами, курчавый хохолок на лобке горел золотом. Голенастая, с тонкой шеей, она вполне могла бы сойти за подростка. Если бы не грудь – я мысленно поблагодарил Бога и итальянскую родню за прекрасную генетику. Еще я решил ничего не говорить ей про бойню.
Я молча протянул ей лукошко. Почему-то обратил внимание, что верхнее яйцо было темное и рябое. В конопушках. Мэлори опустила лукошко на пол террасы.
– Так долго… – прошептала она.
Я стоял на ступеньку ниже. Склонив голову, поймал ртом ее грудь, прикусил губами сосок. Она подалась вперед, тихо застонала. Ее цепкие пальцы ухватили мои волосы на затылке, она их дернула, словно хотела вырвать. Я обнял ее бедра, сжал и легко приподнял. Сделал шаг в сторону двери.
– Нет, нет… – задыхаясь, прошептала она. – Давай здесь. Прямо здесь.
Верхушки деревьев зашумели, оттуда вылетела сердитая ворона. По веранде пробежал ветер, дверь, ожив, заскрипела и со стуком захлопнулась. Мэлори опустилась на колени, торопливыми пальцами расстегнула ремень. Я гладил ее волосы, жесткие и рыжие, трогал веснушки на острых плечах.
На обед у нас был омлет из шести яиц. Толстый, воздушный и душистый. Вкуснее омлета я в жизни не ел. Мы сидели на балконе с чугунными перилами, пахло свежим хлебом, масло плавилось на солнце, я отламывал поджаристую корку от деревенской булки и поддевал желтоватое масло. Внизу по камням весело и шумно бежала река. В прозрачной зелени пятнистого березняка сновали сойки, Мэлори приметила сороку и показала мне.
– А давай в антикварную лавку съездим? – Мэлори отпила молока, поставила стакан. Над верхней губой осталась белая полоска. – Пятнадцать миль в сторону Трентона.
Настроение у меня было превосходное, работать не хотелось абсолютно.
– Давай… – великодушно согласился я, наклонился к ней, слизнул молоко с губы. – Конечно, давай!
Мэлори собралась моментально, спустилась вниз в соломенной шляпе и раскосых солнечных очках в изумрудной оправе.
– Сдует, – кивнул я на шляпу.
– А ты не гони, – кокетливо сказала она, завязывая ленты у подбородка. – Ну как?
– Бениссимо!
Мы подошли к машине, я распахнул дверь перед ней.
– Грациа, синьор! – она запнулась. – Господи, что это?
На заднем сиденье лежал дробовик.
– «Ремингтон». – Я дотянулся, достал. – Помповое ружье.
– Откуда это? – тихо спросила Мэлори.
– Приобрел в комплекте. – Я пытался шутить, но ее тон мне понравился. – Яйца без ружья не продавались.
– Ты что, обалдел? – угрожающе спросила она. – Тебе сколько лет?
Мы оба знали, что мне сорок один. Вопрос был явно риторического характера.
– Ты знаешь, что тут медведи водятся? – Я ткнул стволом в сторону Сонной горы. – Бурые медведи!
– Какие, к черту, медведи! Ты понимаешь, что в Нью-Йорке за это… – она брезгливо ткнула в приклад, – пять лет дают с ходу. Пять лет!
– За что «за это»? – хмуро спросил я.
– Незаконное хранение огнестрельного оружия! Слышал про такое?
– Это тебе не Манхэттен!
– Какая разница? Закон есть закон!
– А! Ну конечно! Ты ж профессионал, госпожа адвокатша!
– Игорь, прекрати паясничать. Нужно получить лицензию. Это серьезно. Или вернуть ружье.
– Хорошо.
– Что – хорошо?
– Получу лицензию.
Мэлори удовлетворенно выдохнула.
– Ну вот видишь… Что ты про медведей говорил? Кто тебе сказал?
Я вкратце рассказал про Джулию. Про ее зоопарк. Упомянул медвежью шкуру с клыками. Шкура явно произвела впечатление.
– Можно? – Мэлори с опаской взяла «ремингтон». – Тяжелый… А стрелять как? Ты умеешь?
– Вот сюда вставляешь три патрона… Левая рука здесь, эта штука двигается туда-сюда. После каждого выстрела надо перезаряжать. Патрон заходит в патронник… Видишь, вот тут?
Она неловко зажала приклад под мышкой, ствол гулял из стороны в сторону. Мэлори безуспешно пыталась передернуть затвор.
– В плечо! Упри в плечо! – сержантским тоном командовал я. – И тяни! На себя. Вот так!
Наконец она справилась – взвела. Я не говорил ей не трогать курок, мне казалось, это разумеется само собой.
От выстрела у меня заложило уши. Отдача развернула Мэлори вбок, она выронила ружье. Солнечные очки упали на землю, шляпа съехала набок. Губы мелко дрожали, она что-то говорила, но я не слышал. Пропали птицы, шум реки. Кисло воняло жженым порохом.
– Совершенно… просто не понимаю… – наконец сквозь вату донеслось до меня. – Ничего не делала. Само выстрелило… Само!
Дверь в сарай была открыта, заряд угодил в заднюю стенку. Не знаю, дробь какого калибра (или чем ее там меряют охотники) выделила мне добрая Джулия, но предполагаемому медведю я бы не позавидовал. Через дыру полуметрового диаметра теперь хорошо был виден северный склон Чертовой балки. Я загородил дыру широкой доской, в лесу было полно барсуков. Для верности припер доску велосипедом. Нашел старый мешок, как следует вытряхнул, сунул туда патроны и дробовик. Поставил в дальний угол. Мэлори тихо мешала, крутилась под ногами с виноватой готовностью.
