– Акклиматизация? Что ты несешь?
– Ничего не несу. Она сама так сказала.
– Это мать сказала… тебе? – Я сделал нажим на последнем слове.
– Ну… не мне, – глядя вбок, ответила Холли. – Она с Кэрол говорила, я подслушала. Они на кухне сидели…
Я замотал головой, она осеклась и замолчала. Закрыл лицо ладонями – в черноте, подобно неоновой рекламе, звонко вспыхнула аметистовая надпись «переходный вариант». Я заскрипел зубами – вот ведь крашеная кукла, переходный вариант! Вот ведь тварь! В ноге, отдаваясь эхом по всему телу, пульсировала тягучая боль. Боль доползла уже до колена и угнездилась там под коленной чашечкой. Неужели гангрена? Вот ведь сволочи! Точно, гангрена!
Я снова откинулся на спину, громко ударившись затылком в пол. С детским злорадством подумал, что скоро умру и что им всем будет очень стыдно.
18
– Дядя Алекс? – Холли подала голос.
– Какой я тебе дядя? Просто Алекс. Ненавижу, ты ведь знаешь, ненавижу, когда…
– А мама мне запрещает…
– Плевать я хотел на твою маму! – взорвался я. – Понятно?
– Понятно.
– Что понятно?
– Все понятно! Плевать на маму. Не дядя. Просто Алекс.
– Вот так, – успокаиваясь, проворчал я. – Вот так.
Мне стало неловко за свое малодушие, за свою бабью истерику, тем более девчонка вовсе была не виновата, что я, дурак, связался с ее мамашей. Хотя если откровенно, то «переходный вариант» здорово царапнул мое самолюбие. Как она сказала – пока не найдет нормального мужика. Нормального мужика, вот ведь дрянь! Да еще смеет обсуждать меня с какой-то Кэрол. Кто вообще эта чертова Кэрол?
– Дрова принеси, – буркнул я.
– Нет, – тут же отозвалась Холли, хмуро добавила: – Нужно ехать в больницу.
– Опять двадцать пять! В больницу! Упрямая – вся в мамашу!
– Не в мамашу, а сама по себе!
– Холли, – я постарался говорить спокойно, – в баке бензина на донышке, к тому же дохлый аккумулятор, машина просто не заведется. А даже если случится чудо и мы запустим мотор…
– Мы непременно запустим мотор! – с энтузиазмом перебила меня Холли.
– Даже. Если. Запустим, – повторил я раздельно. – Мы на краю света, в дремучем лесу. Тут никого нет. Ни-ко-го.
– Вот именно – никого! Поэтому нам отсюда надо вы-би-рать-ся. – Она передразнила меня и уперла руки в бедра.
– Тут печка и дрова! – возразил я. – Тут тепло! – Я ткнул рукой в сторону двери. – Там холод! Дикий холод!
– Ага! Какой умный, а? Дрова и печка! Тут еще твоя дурацкая нога с гангреной…
– Откуда вообще ты про эту гангрену взяла?
– В школе, я ж тебе говорила. Рассказ читали про экспедицию Льюиса и Кларка, там проводник у них один, индеец, он ногу сломал. В Аппалачах, что ли. Вот как ты…
Я притих, этой истории я не знал. Очевидно, там все кончилось гораздо хуже, чем в моем рассказе про летчика. Летчику приделали деревянные ноги, и он после летал на самолете и запросто плясал гопака. Или какой-то еще народный танец.
– Холли, пойми, наш шанс найти людей, – я приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза, – наш шанс, он очень, очень… невелик. Ну, может, один из ста. Один, понимаешь? Из ста.
Она выдержала мой взгляд и спокойно ответила:
– Тут этот шанс равен нулю.
Что ни говори, а для своих двенадцати лет Холли была на редкость толковой девчонкой.
19
Когда мы доковыляли до машины, у меня начался жар. Я ел снег и сипло дышал ртом, шапка где-то потерялась, с меня градом лил пот. Мысли напоминали моток спутанной лески – стоило потащить за одну, тут же тянулся весь пук. Я распахнул дверь, рухнул на сиденье, кое-как втащил ногу. Она ощущалась огромной, гораздо больше меня. Я превратился в какой-то придаток к распухшей, пульсирующей глухим жаром, капризной гадине. Я ненавидел свою ногу.
Холли уселась за руль, захлопнула дверь.
– Говори, что тут надо крутить?
Я в отчаянии застонал – она ж не умеет водить машину. Господи, как я забыл – она ведь не умеет водить машину!
– Где тут включается? – Холли стала тыкать во все кнопки подряд.
Включилось радио, из динамиков донеслось унылое шипение.
– Погоди. – Я выключил приемник. – Вот ключ. Это зажигание. Давай я попробую завести.
Она пожала плечами. Я повернул ключ. Стартер с хрипом провернулся, раз, другой, свет приборного щитка стал меркнуть и погас.
– Ну? – Холли требовательно стукнула по баранке.
– Дохлый номер. – Я откинулся на сиденье. – Аккумулятору капут.
– Что такое капут?
– Неважно, – отмахнулся я. – Движок не заведется.
– Заведется! Дай я. – Она взялась за ключ. – Куда крутить?
– От себя. Только все равно…
– Замолчи! И перестань посылать негативные импульсы. – Она повернулась ко мне. – Это все твой дурацкий русский пессимизм, твой деструктивный негативизм, твое нежелание…
– О-о! Что-то слышится родное! – Я хотел расхохотаться, но вышло жалкое кудахтанье. – Ты еще скажи – как права была моя мама!
– Да, права! Насчет негативных импульсов – на сто процентов!
Я неловко повернулся, боль в ноге взорвалась. Сжав зубы, я медленно откинулся и вжался спиной в кресло. Стекла в машине запотели, я зло провел пальцем по окну и уставился в черную дырку.
– Вот и молчи… – проворчала Холли. – Вот и не мешай.
– Не мешай? – буркнул я. – Чему?
– Концентрации моей позитивной энергии.
– А-а, вот оно что. Вы физику еще не изучаете? – ядовито спросил я.
– Через год.
– Понятно. В физике есть такой раздел – электричество называется, так вот там как раз про это все написано, про плотность электролита, про медные пластины…
– Эй, але! Кончай мешать, а? Ты ж сам видел, как я свет погасила. – Она щелкнула пальцами перед моим носом. – Раз – и свет погас! Ведь видел же сам, а теперь сидит как дурак и мешает людям.
Я действительно почувствовал себя полным дураком. Холли отвернулась от меня и уставилась в тусклый щиток приборов. Я слышал, как она сопит, концентрируя свою позитивную энергию, видел ее нахмуренный профиль на фоне мутного стекла. Подумал, что сейчас снова придется ковылять в чертову избу, что угли в печи остыли, что придется заново разводить огонь. Холли медленно протянула руку к ключу. Повернула. Стартер закряхтел, провернулся раз, второй – уже медленнее, издыхая. Тут двигатель фыркнул, точно спросонья. Фыркнул и завелся.
Я остолбенел. Потом восторженно заорал – непроизвольно. Холли высокомерно взглянула на меня, процедила:
