Той ночью нас собралось пятеро. На окраине деревни проверили инвентарь – три лопаты, заступ, моток веревки. Пошли гуськом, я шел в хвосте с керосиновым фонарем со странным названием «летучая мышь». Лампу решили зажечь только у цели. Узкая тропа петляла между сумрачных холмов, огибала валуны, пряталась в мохнатые кусты орешника.
Осталась позади роща, началось кладбище. Быстрые облака неслись по небу, луна выныривала и вдруг пропадала, точно гасла, – казалось, что это не облака, а она спешно плывет куда-то. Кресты отбрасывали растопыренные тени, чернильные, непроглядные; от лунного света все стало сизым – и могильные холмы, и трава, и кресты. Даже мои руки стали серыми, будто были отлиты из парафина.
Дошли до могилы шляхтича. Тут выяснилось, что забыли мешок – мы не только были уверены в существовании сокровища, мы даже представляли себе его объем – ориентировочно плюс-минус килограмма три. Впрочем, и дураку ясно, что без мешка на поиски сокровища отправляются лишь абсолютные дилетанты.
Начали копать. Фонарь зажгли, я поставил его ангелу на грудь, теперь мне чудилось, что статуя наблюдает за нами из-под опущенных каменных век. Земля оказалась мягкая, пополам с песком. Яма быстро углублялась, через час лопаты стукнули в дерево – гулко, как в бочку.
Показалась крышка гроба. Я выбрался наверх, принес фонарь, руки у меня тряслись. Из ямы тянуло холодом, пахло мокрой землей. За рекой в соседней деревне завыла собака. Потом другая. Унылый звук плыл над водой, река казалась залитой черным лаком, лишь отражение луны мерцало пыльной серебристой дорожкой.
Крышка гроба не открывалась, крышку поддели лопатами. Мои товарищи кряхтели внизу. Ржавые гвозди взвизгнули, раздался треск. Я, стоя на коленях на краю могилы, вытянул руку с фонарем и осветил открытый гроб. Он был пуст. Там не было ни мертвеца, ни сокровищ.
– Ух ты… – Холли восторженно уставилась на меня, боясь пропустить слово. – А где же он?
– Именно в этот момент за моей спиной раздался… – я сделал паузу и мрачным голосом продолжил: – Раздался вой. Душераздирающий и жуткий, так, наверное, воют души грешников в аду. Крик, от которого леденеет кровь…
Холли приоткрыла рот, словно пыталась что-то подсказать мне. Ее лицо разрумянилась, на висках блестели росинки пота.
– От испуга я шарахнулся и выронил из рук фонарь…
– Нет… – тихо пробормотала Холли.
– В ужасе я обернулся. – Я снова сделал паузу. – В сизом лунном свете, среди крестов и надгробий я увидел черный силуэт человека. Он был высок, нет, просто огромен, мне он показался великаном. Великан поднял руку – длиннополый плащ раскрылся, как крыло летучей мыши. Я услышал громовой голос: «Кто посмел разрыть мою могилу?!»
– Господи… – прошептала Холли. – Мертвец…
– Да, это был он – пан Романовский! Сердце мое ушло в пятки. От ужаса меня колотило, я кое-как поднялся на ноги. Мои товарищи выкарабкались, да что там – выскочили из могилы. Завывая от страха, мы бросились врассыпную. Нам вослед летел хохот страшного мертвеца.
Я несся, едва касаясь росистой травы, мчался, как испуганная птица, никогда в жизни – ни до, ни после – я не бегал так быстро. В ушах гремел жуткий хохот, перед глазами стоял зловещий образ. Я улепетывал, не разбирая дороги. На окраине деревни, зацепившись за что-то, я упал…
– Ты что?! – испуганно выдохнула Холли. – А он?
– Не знаю. Я растянулся, влетел лбом в камень. Потерял сознание, – мрачно продолжил я. – Может, мертвец нашел меня. Может, напился моей крови.
– Не-е…
– Что, не? – Я убрал волосы со лба. – Гляди! Три шва…
Она поднялась, приблизилась, осторожным пальцем тронула шрам.
– Так если мертвец тебя… – Холли замолчала, подозрительно разглядывая меня. – Если он тебя…
– Да-а… – могильным баритоном протянул я, медленно поворачивая к ней лицо и растягивая губы в ухмылке. – Да, ты права, маленькая девочка…
Холли завизжала и отпрыгнула, ловко как кошка. Я добродушно рассмеялся.
– Во дурак! – обиженно крикнула она. – Ну ты что, совсем псих?
– Ты ж сама просила…
– Просто идиот какой-то…
– Ну ладно, прости…
– Прости… Вообще полный кретин, страшно ведь…
Она уселась на шкуру, надувшись, уставилась в огонь. Пламя из лимонного стало малиновым, угли потускнели и мерцали сочными рубинами. Казалось, что угли дышат.
– Ладно. – Я хлопнул в ладони. – Хочешь не хочешь, а надо идти за дровами.
– Не-не-не, – быстро проговорила Холли. – Нет, погоди. Не уходи.
– Огонь погаснет…
– Ну подожди…
– Чего ждать?
Она, сморщив нос, смущенно сказала:
– Мне страшно…
Я снова засмеялся, заржал, как дурак. Холли укоризненно взглянула на меня.
– Извини. – Я перестал смеяться. – Больше не буду.
Холли недоверчиво прищурилась, спросила:
– А как же этот пан… как его?
– Не пан. Сторож это был. Решил нас пугануть.
Холли задумалась, указательным пальцем почесала подбородок. Точь-в-точь как ее мамаша.
– Сторож?.. – понизив голос, спросила. – А как же пустой гроб?
13
Я натянул куртку, обмотал шарф вокруг шеи, Холли наблюдала за мной, сидя по-турецки на шкуре.
– Скажи честно, ты все это придумал? – Она хитро прищурилась. – Про пана этого? Про пустой гроб?
– Ну-у… – Я невинно пожал плечами, пытаясь попасть в замок молнии. – Знаешь, как пишут в кино: в основе истории лежат реальные события.
– Значит, придумал. – Она раскачивалась, точно в такт музыке, делая руками какие-то плавные восточные жесты. – А это против правил.
– Каких правил?
– Правил игры.
– Я не знал про…
– А теперь знаешь! – отрезала Холли. – Короче, с тебя еще одна история. Самая страшная история твоей жизни! И без вранья, пожалуйста.
– Слушаюсь. – Я надел шапку, ощупал карманы. – Ты перчаток моих не видела?
Холли, не прерывая своего арабского танца, молча указала под лавку. Я поднял перчатки, протопал через комнату. Входную дверь заело, я пнул ее ногой, раскрыл и вышел в ночь.
Мороз усилился. Я спустился с крыльца, задрав голову, выдохнул в темно-фиолетовый бархат неба. Прямо надо мной плыл Млечный Путь.
– Самая страшная история твоей жизни… – вслух повторил я.
По сравнению со стеклянным хрустом снега под ногами, слова мои прозвучали глухо, словно кто-то рассыпал круглые камни. Я остановился, замер, – мне почудилось, что я вижу, нет, ощущаю всем своим существом, как ледяная бездна раскрывается, ширится и с величественным безмолвием совершает свой плавный ход. Пустая безразличная вселенная, мертвая и бессмысленная, нависла надо мной. Шапка сползла с затылка и мягко шлепнулась в снег. Я не стал ее поднимать.
