– В каталажку?
– Ну. Может, они его утопили.
– А почему полицейский тогда нас не допросил? Мы ж свидетели.
– Какие свидетели? – Лис отпил вина, протянул Насте. – Ты что-нибудь видела? Ну вот, и я – нет.
Настя незаметно обтерла ладонью горлышко, но от бутылки все равно пахло гусиной печенкой.
– Мент понимает, что мы туристы. Отдыхаем. А это – их дела… местные, – Лис откинулся, закурил. – Зачем усложнять? Курить будешь?
Настя кивнула.
Стало совсем темно. Озеро казалось неподвижным, хмурым. Выползла луна, от ее тусклого света тени сгустились. Лес превратился в плоский задник с наспех очерченным контуром.
7
– Почему они не едут? – тихо спросила Настя, натягивая воротник свитера на подбородок. Теперь ей было холодно.
– Приедут, приедут, – говорил Лис, прижимаясь к ней и тиская ее плечо, – обязательно приедут. Пойдем в палатку.
Он встал, потянул ее за собой. Она вывернула руку из его цепких пальцев.
– Погоди, Лис. Так нельзя. Он там… лежит, а мы… тут… – Она пыталась найти правильные, взрослые слова, а выходило какое-то бормотанье.
– Ты что, мертвецов боишься? – Лис выпрямился.
– Да не в этом дело… – Насте показалось, что он сейчас рассмеется. Ей хотелось сказать что-то важное и умное, то, что она чувствовала, но слова приходили в голову плоские и банальные.
Лис не смеялся, он присел на корточки, провел ладонью по ее щеке.
– Да мне самому жутковато, – сказал он серьезно, – это я так, со страху хорохорюсь. Я покойников до судорог боюсь. Моя бабка когда умерла, никого не было, я из школы пришел, а она на полу лежит и в потолок смотрит. До сих пор мурашки по коже, как вспомню. Пойдем в палатку. – Он улыбнулся. – Вдвоем будем бояться.
Он расстегнул спальный мешок, скинул кеды, залез внутрь.
– Ну? – позвал он. – Ныряй! Места всем хватит.
Настя присела, нырнула в мешок, легла на спину. Стараясь не касаться Лиса, сложила руки на груди. Лис выключил фонарик. У Насти перед глазами поплыли яркие круги, потом всплыло лицо с выгоревшими бровями, потом неподвижное, словно залитое серым цементом, озеро. Рука Лиса коснулась ее живота и медленно поползла вверх, наткнулась на локоть, протиснулась к груди. Настя перестала дышать, пальцы Лиса сжали ее сосок, она еле слышно сказала:
– Я не могу… Не надо.
– Ты что, Насть? – сиплым шепотом возмутился Лис. – Нельзя же так! Что нам теперь, национальный траур объявлять? Мы ж его даже и не знаем, мало ли кто где утонет, а? По всем теперь скорбеть будем? Ну утонул деревенский парень, ну да – жалко. Погрустили – и будет, жизнь ведь…
– Да не в парне дело, как же ты не поймешь… – перебила его Настя.
Слеза стекла по виску и щекотно забралась в ухо. Она говорила тихо, ей не хотелось, чтоб Лис догадался, что она плачет.
– Вот видишь, просто устала. Шутка ли – через пол-Европы, считай, махнули…
Лис говорил и мял ее грудь. От него пахло вином и паштетом. Он оттянул ворот свитера и начал целовать шею, потом губы. Коленом раздвинул ноги. Молния в ее джинсах заела, и Лис, ухватив за пояс, рывком стянул их.
8
После духоты палатки снаружи было свежо, пахло мокрым сосновым лесом. Настя, прижимая скомканную одежду к груди, подошла к воде. Луна уползла в дальний угол неба и касалась макушек деревьев. На том берегу чернела непроглядная тень.
Настя бросила одежду на песок, вошла в озеро. Она сделала несколько шагов, присела, медленно поплыла. Вглубь было страшно, она кружилась на одном месте, вглядываясь в дальний берег. Теперь, когда глаза привыкли к ночи, ей казалось, что она различает кусты орешника, стволы сосен, чернильные дыры между ними. Видит бледный силуэт на траве.
Она вышла на берег, обтерлась майкой, натянула свитер, джинсы. Кеды остались в палатке. Настя подвернула джинсы до колен и пошла по мелководью. Песок тут был плотный и ребристый. Она пыталась вспомнить, как называется озеро: Лари? Рауи? Перебирала разные сочетания, но все звучало не так. Озеро оказалось не таким уж большим, она обогнула почти половину и теперь отчетливо видела парня. Она остановилась, вглядываясь. Подошла ближе. Он лежал, худой и строгий, вытянув руки по швам и выставив вверх подбородок.
Настя села на корточки. Никогда не видела покойника так близко, даже когда отца хоронили. Редкие волосы на груди казались седыми, седыми казались и брови, и ресницы, а под глазами лежала тень, словно плохо смытая тушь. Какая нелепость, когда говорят, что мертвый похож на спящего, подумала Настя. Мертвый похож на неодушевленный предмет. Это тело никакого отношения не имело к тому мальчишке, который вчера смеялся и весело махал ей рукой в поле. Какая нелепость.
Она осторожно провела пальцем по его плечу, холодному и гладкому как кость. Наклонилась и прошептала:
– Ты прости нас, пожалуйста. Ладно?
* * *
Она вернулась к машине. Сняла с орешника так и не высохший купальник, скомкала, сунула его в сумку. Направилась к палатке, передумала, достала из сумки резиновые шлепанцы. Бог с ними, с кедами. Ее часы тоже остались в палатке, она прикинула, что скоро будет светать, что уже, пожалуй, часа три. А может, четыре.
Оглянулась на озеро. Так и не вспомнив названия, Настя закинула сумку за спину и быстро зашагала вверх по тропинке в сторону станции.
Шесть тонн ванильного мороженого
Мучиться оставалось недолго – часа два: минут сорок на земле, остальные в воздухе. Я допил пиво, отодвинул стакан. Холли, закусив соломинку, с шумом высосала остатки своего розового пойла.
– Я хочу есть, – пробурчала она, глядя сквозь меня. – Закажи мне что-нибудь.
– Десять минут назад я тебя спрашивал…
– Тогда не хотела, – перебила она. – Что, человек не может проголодаться?
Я нашел глазами официантку, неопрятная толстуха в тугих джинсах собирала грязную посуду с соседнего стола.
– Можно меню, – ласково попросил я. – Еще раз.
Толстуха вернулась с засаленной картонкой. Протянула мне, я кивнул на Холли:
– Это для дамы.
Дама выпрямила спину, взяла меню. Проворковала ангельским голосом:
– Не могли бы вы принести мне еще один коктейль?
– «Фею роз»?
– Да, пожалуйста. С вишневым лимонадом.
Толстуха кивнула, обратилась ко мне:
– Вам? Еще пиво?
– Непременно, – ответил я.
Официантка ушла, я демонстративно отвернулся к окну. К пустому взлетному полю, от инея седому и шершавому, к низким ангарам с плоскими крышами, к одинокому одномоторному аэроплану с желтым драконом на фюзеляже. За ангарами тянулась снежная равнина, оканчивающаяся на горизонте сахарными горбами дальних гор, призрачно сияющих где-то за канадской границей. Сверху синело звонкое январское небо без единого облачка.
