От вина и копоти голова налилась тяжестью, бурым и тягучим предвестником тупой боли. Я кое-как поднялся, меня тут же занесло в сторону, опять впритык вынырнул олений глаз, я, плюнув, выругался и вышел на террасу.
Холод и ночь; я пытался найти знакомые созвездия, но голова продолжала куда-то плыть, теперь уже, правда, с приятно убаюкивающей амплитудой, да и звезд оказалось во много раз больше, чем положено.
На мгновенье мне почудилось, что вселенная опрокинулась и что я плавно падаю в эту бездну из черного бездонного бархата и россыпи незнакомых звезд. На меня вдруг нахлынул какой-то детский восторг со слезами и комком в горле: внезапно я ощутил себя центром мироздания, его осью, мне стало совершенно очевидно, что вся эта внушительная небесная механика, вне всякого сомнения, вращается вокруг меня и, более того, именно я и есть причина и цель всего этого галактического вращения.
Безусловно, я был изрядно пьян.
5
Ценю добрые отношения с читателем, поэтому считаю своим долгом сознаться, что я допустил некоторые неточности, короче, опять соврал.
Не буду вдаваться в подробности, да и мысли мои разбегаются по углам, как стеклянные шарики, лови – не поймать, но я помню каждую встречу с Александрой. Все декорации и мнимые признаки жизни, тот чуть рассеянный взгляд и искусственный смех, старательные, но чуть картонные губы – это сейчас все внезапно наполнилось ясной логикой и стройным смыслом, тогда же я тонул в слепом восторге и ощущении чуда. Попросите меня, и я мог бы составить каталог ее запахов, от наивного бисквитно-медового, с нотками чайной розы, до порочного, почти черного, замешенного на горелой корке, морской траве и корице, с легкой мускусной отдушкой. Я помню наизусть каждый тайный изгиб ее тела, помню на ощупь, вслепую и запросто мог бы стать лучшим гидом по этому румяному раю. Ведь я знал самые сокровенные уголки того восхитительного ландшафта, кстати, по секрету: рыжий завиток за ухом, одна из моих любимых достопримечательностей. Даже сейчас, зажмурившись, могу проделать заманчивое путешествие от вздрагивающего голубой жилкой виска до отполированной, будто слоновая кость, сравнительно небольшой (размер семь с половиной) пятки.
Один умный доктор, мой партнер по гольфу и занудным беседам, сказал мне как-то, что любой мужик, если он, разумеется, не полный осел, приобретает годам к сорока невероятную привлекательность в глазах двадцатилетних девиц. Он даже привел какие-то якобы научные доводы, процитировав что-то, похоже, из Фрейда, закончил же свою мысль почти плакатно:
– Это медицинский факт. И не пользоваться этим просто глупо!
Фамилия доктора – Вульф, Георг Вулф, он немец из Бремена, но успешно практикует на Ист-Сайд – доверчивые американцы трепетно почитают врачей-немцев, хотя к делу данная информация никак не относится.
Итак, признание номер один. Не уверен, что последуют и другие, но надо с чего-то начинать, пока не передумал.
Алекс приехала сюда вместе со мной.
«Я приготовила тебе сюрприз», – сказала она, когда мы переезжали через залив по красному мосту, любуясь тюрьмой-музеем на острове. Ангелы летели сзади, я даже слышал их натужное сопенье и лучистый шепоток: сюрприз, сюрприз! Я хмыкнул, у меня в кармане была коробочка с ленточкой и бантиком, внутри – серьги в полтора карата: нас врасплох сюрпризами не возьмешь, у нас свои наготове. (Редкий идиот!)
Потом Алекс рассказывала о своей парализованной тетке из Квебека. Она рассказывала о ней часто, и каждый раз мне становилось ужасно стыдно за свои мускулистые, пружинистые и на редкость здоровые ноги. Я невнятно мычал и слишком уверенно мотал головой, соглашаясь, что мы непременно должны навестить ее, что, конечно, это будет просто замечательно, и что я тоже, а как же иначе, буду в восторге от тети Кэрол, которая заменила моей крошке Алекс и отца, и мать. Отец, по ее словам, разбился на мотоцикле, а мать с горя начала пить, а после повесилась в шкафу на его галстуке.
Все это я слышал не раз, сейчас слушал вполуха, убедительно имитируя диалог то одобрительным, то сочувственным поддакиванием. Если честно, то меня больше занимал ее сюрприз: скорее всего, нечто, начиная с банального галстука и вплоть до эротической самодеятельности с лавандовой свечкой и красно-черным бельем, столь настоятельно рекомендуемых женскими журналами. В этот момент (мы как раз въезжали в горы, радио захрипело и заглохло, хотя это неважно) меня прошиб пот – ну и кретин! – она беременна!
Точно, вот он, сюрприз! Я чуть не врубился в указатель.
Поймите меня правильно, я ничего против детей не имею, просто они не входят в мои планы. Александру-Сашу-Шуру, моего рыжего бесенка, я обожал, как никого. Весьма вероятно, даже любил, материя эта эфемерна – любовь, какая тут может быть определенность?
На самом же деле ее сюрприз оказался куда изощренней, чем я воображал, да и вообще, надо признать, наша мужская фантазия скудна и убога.
И если вас когда-нибудь застигала гроза в открытом («в чистом», как русские выражаются) поле, когда молния с треском разрывает пополам небо прямо над головой и буквально в тот же миг кувалда грома гвоздит вас в самую маковку, наполняя голову тугим гулом, то вы примерно представляете эффект, произведенный ее «сюрпризом».
Тут необходимо замечание: все, что случилось после, происходило в некоем полубреду, словно я соскользнул в какую-то параллельную реальность, один из тех миров, где улыбчивая старушка внезапно трансформируется в упыря, пушистый котенок превращается в чешуистого гада, а ноги врастают в землю и не бегут. Говорю это не для оправдания – для объяснения.
Мы стояли у обрыва и разглядывали океан. Она спросила:
– Как ты относишься к Поланскому?
– Режиссеру?
– Ага, Роману.
– Нормально. В «Пианисте» Броуди слегка переигрывает, но в целом ничего. «Ребенок Роз-Мари» вообще классика.
– Я не про кино.
– Про Менсона, убийство Шарон Тейт? Хелтер-Скелтер?
– Да не, я про ту малолетку.
– Чушь, мамаша сама ее в койку к нему уложила. Голливуд, все средства хороши.
– Средства? А он потом тридцать лет по заграницам прятался.
– Станешь прятаться, если тебя в тюрягу хотят укатать!
– Не трахай малолеток, закон есть закон, правосудие.
– Дичь это, а не правосудие.
Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
– А сколько бы ты заплатил бедной несовершеннолетней девочке, чтоб не загреметь в тюрягу?
6
Мой мозг спутан, похож на лабиринт гулких коридоров, хитрые лестницы и сумрачные ходы, двери, двери. Давайте откроем одну, наугад, ну хоть эту. Там, в невнятном шепоте и прохладной миниатюрности ускользающих пуговиц, завершается упоительный апрель, я даже вижу свое отражение в ее глазах, неясное и выпуклое. От волос пахнет чайным листом, такой свежий, зеленый запах и совсем не подходит к рыжему цвету. Хотя это не тот рыжий – с отливом медной проволоки, что вьется мелким бесом и непременно подается в одном комплекте с россыпью конопушек на плечах и веснушчатым носом. Ее рыжий был сродни локонам-пружинкам златовласых красавиц Боттичелли, помните, «Триумф Весны»?
