Но был камин. И тут Басманову возразить было нечего. Камин он полюбил сразу, жег дрова почти каждый вечер. Сидя в кресле или растянувшись на ковре, тянул ирландский виски и глазел в огонь. Иногда дымил «гаваной».
4
– Ты знаешь, а мне нравится! – Ирен по-куриному наклонила голову, закрыла один глаз ладонью. – Мощно. Стильно. Колорит.
Басманов уже и сам не знал, нравится ему картина или нет. Он тоже наклонил голову. Полотно висело над камином, Илья сам вколотил стальной крюк толщиной с палец.
– Раму только вот надо. Бронзовую… – задумчиво пробормотала Ирен. – Ну это уж я сама… Как называется, говоришь?
– «Завтрак Кармен», – отчего-то смутившись, ответил Басманов.
– Это которая с Казановой, его Джонни Депп играет. Там его в психушку сажают, помнишь?
Илья промолчал. Налил ирландского и залпом выпил. Он уже переоделся в бархатный халат с золотыми кистями на завязках, «графский», как Ирен его называла. Потом достал из портфеля прошлогодний каталог «Сотбис». Сел в кресло, похлопав по колену, поманил Ирен.
– Секунду, Бася. Джазуху только включу.
Ирен называла джазом инструментальные мелодии, которые заводят в холлах гостиниц и в приемных у дантистов средней руки. Она говорила, что будь она американским президентом, то обязала бы всех негров играть джаз – все равно от них толку ноль. Кроме джаза.
– Они охренели! – Ирен чуть не поперхнулась «кампари». – Сто двадцать тысяч! Долларов! За эту фигню?!
Она тыкала в лот номер 434, художника Рудольфа Стингеля. На репродукции было полотно, покрытое однородной бурой массой, похожей на высохшую глину.
– А тут что написано?
– Картина без названия, – перевел Басманов.
– Они точно там охренели… Мужик, этот Рудольф, даже названия не может выдумать, а ему сто двадцать тысяч. И картина дрянь, не то что наша. Как нашего-то зовут?
– Рябулис. Художник Рябулис.
Ирен вернулась с новым «кампари», игриво прошлась перед ним подиумным шагом, виляя бедрами. Опустилась на колени, сказала томным голосом:
– Мне кажется, кое-кто заслужил сегодня эксклюзивный сервис, – и, облизнувшись, распахнула полы его халата. – О!
Сквозь полуприкрытые веки Басманов разглядывал красную картину, смотрел на огонь, на женину макушку с мелированными под седину прядями. Волосы от постоянных перекрасок стали походить на кукольную капроновую шевелюру. Неожиданно Ирен подняла голову, вытерла рот тыльной стороной ладони:
– Слышь, Бась, а как же картина попадет на их аукцион, если она у нас?
– Не эта попадет. Кушельмац на аукцион воткнет другую. Как только Рябулис засветится на «Сотбис», так сразу все его работы взлетят до потолка. Понимаешь?
– А-а… – Она опустила голову, потом, вспомнив, подняла опять: – Кись, ты с Лялькой поговори. Я тут ее почту шерстила, она с каким-то Маликом… Шуры-муры, ляля-тополя… Из Махачкалы…
– Какая, на хер, Махачкала?! Ладно, поговорю. Ты, Ирэш, не отвлекайся.
5
Конец лета и сентябрь выдались хлопотными: Басманов шестерил у Арутюнова вторым продюсером на ток-шоу «Развод и девичья фамилия». Записывали весь сезон сразу, все шесть эпизодов. Шоу получалось склочным и скандальным, дело иногда доходило до мордобоя. Собственно, ради этого Арутюнов и стравливал бывших супругов при поддержке родни с обеих сторон. Чья-то теща, рыжая круглая хабалка, в азарте раздолбила камеру стулом. После этого всю мебель прикрутили к полу студии, как в каталажке, и в первый ряд посадили мордоворотов из охраны, нарядив их в цивильное. К концу дня у Ильи раскалывалась голова от криков и ругани. Раз в неделю Басманов звонил Михалычу, якобы проведать, как здоровье. Под конец разговора невзначай спрашивал про Кушельмаца. Старый хрыч разнообразием не баловал: «Все идет своим чередом» – ничего другого вытянуть из него не удавалось.
Ирен тоже была вся в делах: она планировала коктейль-парти и светские салоны, составляла меню и списки гостей. Она решила до аукциона держать «Кармен» в секрете. Даже от Лолы и Жанны.
К середине октября Басманов извелся вконец. В среду с почтой получил каталог «Сотбис». Он пролистал его трижды. Никакого Рябулиса там не оказалось. Он нервно ходил по кабинету, ероша волосы. Позвонил Михалычу, тот буркнул – разберемся. Басманов сел, до боли тер лицо руками, после вскочил, крикнул Леночке, что уехал с концами в «Интер-Медиа».
Двор он нашел быстро. Объехав помойку, запарковался у ржавых качелей с оборванными веревками. В подъезде была темень, но он сразу увидел, что дверь в подвал опечатана. Посветив телефоном, он разобрал на фиолетовом оттиске: УВД, 54 отделение милиции. Басманов подергал ручку, пнул дверь. Прижался ухом, внутри все так же тихо журчал сортир. Выскочив во двор, чуть не сбил старуху. Та отпрыгнула, выругалась.
– Бабуль, извиняюсь! Вы не знаете, художник, который там, в подвале? Рябулис?
Старуха чему-то обрадовалась, сморщила лицо:
– Латыш-то? Данилка-ханурик? Так его ж надысь в дурку упекли. Как есть приехали на карете санитары, спыймали и увезли. Лихоманка у него, беляночка случилась. Он в исподнем от них по площадке детской скакал. Но они спыймали. Это уж после мильционеры там у него агрегат нашли.
– Какой агрегат? – потухшим голосом спросил Басманов.
– Самогонный, какой же еще! Запойный был – страсть! А когда трезвый – культурный: будьте так любезны, если вас не затруднит… Латыш, одним словом.
Старуха ушла. Во дворе быстро темнело. Грязные окна зажигались желтыми мутными огнями. Кто-то наверху пел фальшиво и громко про то, что не отрекаются, любя. Басманов стоял, привалившись к капоту, разглядывал окурки и мусор под ногами. Зазвонил телефон. Басманов приложил к уху, долго слушал, потом вдруг закричал:
– Неувязка?! Какая, на хер, неувязка?! Да не кричу я на вас, Сергей Михалыч. Вы меня-то поймите! Я ж этому жиду четырнадцать тысяч зеленью отвалил! Лялькин фонд раздербанил, Сорбонны и Кембриджи медным тазом накрылись. Да не кричу я! Знаете что, Сергей Миха… Але! Але!
Басманов сунул телефон в карман и закрыл лицо руками. Наверху пели про миллион-миллион-миллион алых роз.
Он гнал, прикусив губу. В голове вертелась фраза «Домик имел и холсты», повторяясь снова и снова, словно кто-то усердно ввинчивал в мозг шуруп с сорванной резьбой.
– Та, что любила цветы… – прошептал Басманов, подавшись вперед и неотрывно вглядываясь в летящий асфальт, вырванный светом фар.
Проскочил Ершово, до поселка оставалось полтора километра. Илья дал газ, педаль легко и беззвучно ушла в пол. Стало тихо, до Басманова вдруг дошло, что не работет движок. Машина отяжелела и, теряя скорость, катилась по инерции. Басманов вывернул руль, съехал на обочину. Щиток мигал разноцветными огоньками, бензин был на нуле.
– Из окна, из окна видишь ты… – Илья, бормоча, набрал домашний номер. Включился автоответчик. – Ирен! Возьми трубку! – заорал Басманов. – Это я! Трубку возьми, слышь!
