Даша непроизвольно подняла камеру и нажала спуск.
Зум.
Еще раз – крупный план: золотистый отлив распластанных крыльев на бездонной черноте пиджака, острый подбородок с синеватой тенью щетины, серые губы.
Самое жуткое – имя стерлось, совершенно пропало, даже зацепиться не за что – пустота. Как же его звали?
Прошлое лето: его трескучий мотоцикл – музыкальная тема, по отвесным тропам, рыча и плюясь гравием, только и успеваешь уворачиваться от веток, жмуришься и втыкаешься лицом в сухую горячую спину.
Уехала, и все рассыпалось, забылось, будто не было.
А что было?
Звонкая паутинка за его головой? Да, было.
На горизонте – пошлейший горный пейзаж, как на дешевых открытках «Привет из Сочи».
Восторженная предзакатная пастила из розового перетекла в оранжевое, после налилась алым и под конец, одумавшись и посерьезнев, вышла в фиолет – это тоже было?
Или ложбинка, где сходились его ключицы, которую так хотелось поцеловать? Или хотя бы потрогать.
…А она вместо этого взяла его руку и прижала к груди.
«Неубедительная грудь у тебя», – шутила ее парижская Милка Полещук, подруга еще со школы, смешливая мещаночка, которая говорила «ехай» и «кофэ» и любила «сделать променад по Елисейке» тайком от своего мужа, дымящего сигарами смекалистого комсомольского вожака с толстой шеей, случайно забытого здесь ельцинским МИДом и с тех пор с неиссякаемым задором торгующего чем угодно – «импорт-экспорт!» – из России и обратно.
…Рука оказалась неожиданно горячей и гладкой. И как раз в размер. Неубедительная грудь до краев наполнила ладонь, уверенно клюнув ее изюминкой твердого соска.
Так что не все забылось, вовсе нет.
7
Сумбур приготовлений незаметно перетек в поминки.
Был и тамада – красногубый бородач, похожий на лукавого кабана, говорил, мерно раскачиваясь, будто куда-то плыл.
Возник подполковник, русский, в бушлате, с ним еще один офицер, вертлявый холуек. Помельче и чином, и телом.
Подполковника тамада называл «дарагой наш друг Гена» и, плавно подплывая к нему, закручивал тост за тостом про дружбу с великим соседом. Застолье одобрительно гудело.
Лукавый кабан вдохновенно завернул что-то про братство и помощь – выходило, что нет на свете никого симпатичней русских. Застолье одобрило и это.
Друг Гена – красивое хамское лицо, наливаясь чачей, упирал обветренные кулаки в стол, словно подумывал на него вскочить. Его взгляд все чаше цеплялся за Дашу, она что-то жевала на ходу, возясь с камерой и делая снимки, изредка приседала за стол, так, на минутку, выпить-закусить. Старалась не встречаться глазами.
Потом мелкий офицер отошел к машине, куда-то звонил. Бабской ладошкой прикрывал трубку, быстро говорил.
Тамада исходил патокой: Осанна! Осанна могучему старшему брату! Это он взрастил и вскормил гордых орлов земли нашей!
Среди орлов оказались и Фазиль Искандер, и киндер-премьер Кириенко, и певец Соткилава. Попалась и орлица – Ксения Георгиади. Даша толком не знала, кто это такая, и все ждала – а выпорхнет ли самый знаменитый орел наш, могильник – Лаврентий Палыч, дорогой товарищ Берия. Расправит ли свои могучие крылья? Но нет – не выпорхнул, не расправил.
Вместо этого Кабан нырнул в орнитологию, да и как красиво нырнул – поэт!
«Орлы, – вещал он, – никогда не умирают на земле, в старости чуя смерть, они собирают всю свою силу и из последних сил взмывают к солнцу! А после камнем летят вниз и падают на землю уже мертвыми!»
Становилось все гаже.
Даша перестала снимать – просто уже не могла себя заставить, ее мутило то ли от горелого бараньего жира и чачи, то ли от нелепости происходящего.
А может, от губастого тамады. Или от подполковника Гены и его вертлявого холуйка? От сомнительной, но очень старательной массовки на фоне снежных хребтов, чрезмерно красивых, чтобы быть настоящими?
Нет, скорее всего, от чачи – крепкая, спирт медицинский какой-то, не надо было по полной. Даша прищурилась на солнечный зайчик в стекле, подумала, а как же его все-таки звали? – подумала и выпила залпом, как лекарство. Хлопнула маленьким граненым стаканчиком по столу и громко захрустела редиской. Гори оно все огнем.
Подкатила белая «Нива», уткнулась в забор.
С этого момента – как фотография, застывшая сцена, жесткий свет. За ней другая, третья. Происходящее распалось на фрагменты, грубо нарезанные и кое-как склеенные.
Холуек до этого постоянно оглядывался на дорогу, тут же вскинулся и скоро засеменил к машине. Что-то живо говорил в приспущенное окно. Даша следила краем глаза, внутри поднималось мутное беспокойство. Плохо дело.
Из машины появился мужчина, выскочил ловко и энергично – кожанка, ежик черным углом врос в лоб, брови – мазок сажи. Выпрямился, разминая спину, бегло перещупав застолье, нашел ее лицо, впился.
Беспокойство исчезло, замаячила неизбежность. Да, плохо дело, подумала она, совсем плохо.
Из «Нивы» появились еще двое, лениво потягиваясь, словно только проснулись. Тоже в кожаных куртках, один с «калашниковым», лихо подхватил его за цевье, легко, как игрушку. Закурили, щурясь на солнце – вот ведь погодка выдалась, благодать.
«Безопасность» и «майор» – вот и все, что Даша ухватила – черно-белый кадр, удостоверение тут же захлопнулось.
– Документы, цель поездки? – почти без акцента.
Даша мотнула головой – мол, там, придерживая камеру, вылезла боком из-за стола.
Тамада даже не запнулся, лишь отвел глаза, друг Гена вовсю ухмылялся сальным ртом, жир блестел и на подбородке.
Даша быстро зашагала, те трое за ней. Было совсем рядом, полсотни шагов, не больше. Сбоку залаяла собака. Даша толкнула дверь, еще одну. Из-под кровати вытащила баул. Достала паспорт.
Майор раскрыл темно-бордовую книжку, перелистал страницу за страницей, вглядываясь в штампы и записи, вернулся к началу, поднес к сощуренному глазу, разглядывая фотографию. Сравнил. Даша мрачно огрызнулась:
– Не похожа?
– Аккредитация?
Даша протянула запаянную в пластик картонку с морковного цвета словом «Пресса» поверху.
Майор молча разглядывал с минуту.
«Чего там рассматривать – три слова да фотка с печатью?» – Даша исподлобья следила за ним. Взглянула на дверь, двое мордатых в зеркальной симметрии привалились к косяку, толстыми ладонями баюкая «калашниковы» – идиллия.
– А это что? – он ткнул в раскрытый блокнот.
На кровати лежали ее записи, дневник, не дневник, так мысли всякие, начала еще в самолете. Кое-что ночью добавила, когда не спалось.
– Это, – Даша сделала паузу, закончив с нажимом, – личное!
