Ударил церковный колокол неподалёку. И вдруг ветер стих. Стало ещё темнее и было лишь слышно, как, ещё не успокоившиеся от грозовой атаки, шепчутся растрёпанные деревья и травы.
И вот на листья упала первая капля, за ней другая, и целая стена грозовой влаги ударила в землю. Снова поднялся ветер и закружил всё вокруг, ударяя косыми нахлёстами дождя по всему, что попадалось на пути.
– Ух, силища! – прошептал Свирин, высовываясь на улицу. – Ну и лупит!
– Хорошо бы ненадолго, а то зарядит до вечера, и не вылезешь, – подошёл Черёмухин и тоже выглянул наружу – Гроза. Должна пройти скоро.
Сели опять. Разговорились. И разговор пошёл не о рыбалке, а как это говорится, ну, в общем, ещё об одном интересном предмете – о женщинах.
Свирин рассказал, что женат. Познакомился с женой совсем недавно, два года назад. Ему сорок. Она моложе на десять лет. Детей нет. И хотел было поинтересоваться у соседа про его семейные дела, но тот опередил его вопросом.
– А что для вас красота?
– Это вы сейчас про женщин вообще спросили? – поинтересовался Свирин и заглянул в глаза Черёмухину снизу вверх.
– Ну да… Женская красота.
– Могу сказать… – Свирин почесал свой влажный затылок. Застенчиво улыбнулся. – Я вот раньше много в электричках ездил по работе. Сядешь в вагон, а напротив тебя сидит какая-нибудь случайная красотка, да такая, что глаз не отвести. Так вот, я даже, для себя, их сортировать начал – с какой только бы познакомился, с другой посидели бы где-нибудь поболтали, с иной сразу пошёл бы в загс, а некоторые прямо-таки были не в моём вкусе. Я их и по фигурам различал. Какая мне статную породистую лошадь напоминает, другая, как утица на коротких ножках, переваливается, ещё одна, словно колобок, и не поймёшь, как это у неё вообще получается – ходить…
– А вот я мало подвержен внешнему впечатлению, – включился в разговор Черёмухин. – Я, конечно, не идеалист с платоническим уклоном, но ценю в женщине внутреннюю красоту. Хотя понять её и почувствовать очень сложно.
– А как же тогда? – полюбопытствовал Свирин. – Чем её измерить?
– Лучше всего, конечно, временем… Это я теперь понимаю. А раньше, когда метался в юности в поисках счастья, совсем другие мерки были. И одна мерка таки мне сгодилась…
– Что за мерка, интересно? – Свирину становилось любопытно слушать собеседника. Затеянный им разговор возымел продолжение.
– А простенькая такая мерочка. Сердце. И я благодарен Богу, что дал он мне её. Иначе бы пропал совсем.
– А что, много испытали в жизни?
– Да не особо много… – признался Черёмухин. – Была у меня одна история… Я в тот год потерял работу. Работал инженером на заводе. Пришёл новый хозяин. Коммерсант. Завод, говорит, теперь мой. Приведу своих. А вы уходите. Осталось только несколько человек. Я в их число не попал. И забухал. Мне было тогда тридцать с небольшим. Пил я не столько от тяги к водке, а было обидно за родной завод, за дело своё, за страну, которая разваливалась на глазах. Стал всё пропивать подчистую. Мать на меня смотреть не могла. Уехала на дачу жить. Жена с дочкой к тёще сбежала. Развелась со мной тут же. И остался я в квартире один. Утром встаю. Беру что есть в доме – несу продавать. Пью. Не хватает. Несу опять продавать. Пью. Валюсь спать. И утром снова в поход. Так продолжалось почти полгода. И вот однажды ко мне заходит женщина…
Черёмухин опустил глаза. Видно, вспомнилось что-то такое, что неприятно было вспоминать, но он пересилил себя и продолжил:
– Это она мне потом рассказывала… Мы с ней раньше учились вместе в институте. Дружили. Она у меня была в гостях несколько раз. Помогала с зачётами, курсовыми. Потом как-то разбежались. Но, получается, знала, где я живу. И однажды оказалась поблизости. Решила зайти наобум в гости к студенческому другу. Подошла к дому. Проскочила в подъезд. Поднялась в лифте на мой этаж. Позвонила в дверь. Квартира была не заперта. Я, когда пил, всегда держал её незапертой, боялся чего-то, сам не знаю чего. Страх замкнутого пространства на меня нападал, что ли. Боязнь одиночества. Да и зашёл бы кто ко мне – всё не одному куковать, пообщались бы… Вот она и зашла. И увидела нечто в образе человеческом. Запахи и обстановка в квартире были соответствующие. На кровати валялся грязный и вонючий алкаш, вокруг которого по комнате были разбросаны пустые водочные и из-под всякого прочего пойла бутылки. Я лежал на боку лицом к стене и стонал…
Черёмухин передернул плечами.
– Ей бы развернуться и уйти. А она, понимаешь, осталась. Она в этом алкаше узнала меня. Повыбрасывала весь мусор из квартиры, полы вымыла. С помощью местных мужиков посадила в свою машину и повезла к себе. Пока тащили меня к машине, мужики ей про меня рассказывали, что, мол, человек я хороший, только не повезло в жизни, вот и сорвался. В общем, очнулся я в бане. Голый. Она хлестала меня по всем местам жгучим веником, а я только и понимал, что это баня и что меня хлещут. Потом она оттащила меня в постель. И я спал. Сколько – не помню. Но когда проснулся, передо мной на столике стояли графин водки и рюмка. Я, как тяжелоатлет перед штангой, «попытался взять вес» – поднять рюмку с водкой и опохмелиться, но внутри меня что-то ворочалось, сопротивляясь. Я так и не смог. Вошла она – Надя. «Проснулся? – спрашивает. – Ну, милый мой дружочек, Васенька, первый день – самый трудный будет у нас. А потом потекут твои денёчки своим чередом, как им и положено, только наберись терпения». В общем, вытащила меня своими средствами из запоя. И стала женой. Вот и вся история.
– Да-а-а… – протянул Свирин, – есть женщины в русских селеньях… Это ж надо, в алкаше человека разглядела и собой же пожертвовала ради него… Не понимаю…
– Вот и я поначалу тоже не понимал. Пока к сердцу своему не прислушался. А оно как-то по-другому вдруг зажило. Потянулось к Надежде. И не думал я ни о чём, даже когда в загсе расписывались. Она настояла – условие поставила, чтобы не жить мне у неё приживалой, а быть настоящим мужем. Я согласился на это и теперь не жалею. Всё у нас сложилось в семью потом как-то само собой. Нашлась работа. В общем, всё изменилось у меня в жизни. Никогда не попрекнёт меня Надя лишний раз, не прилипнет с расспросами. Только попросит о чём-нибудь когда, если мужская рука потребуется. Таких, как она, мало на свете, но женщины такие есть. И они прекрасны…
– Ну да… «А кони всё скачут и скачут. А избы горят и горят»… А в чём же секрет такой красоты? – спросил Свирин, пытаясь понять до конца своего собеседника.
Черёмухин загадочно улыбался.
– А, пожалуй, секрет в капусте. В обычной капусте или лепестках роз. Как вам больше нравится.
– Растолкуйте. Больно аллегорично рассуждаете…
– А толкую я это так. Вот женщина. Ты живёшь с ней каждый день – она каждый день живёт с тобой. У них, у женщин, свои секреты. Я в них не очень разбираюсь. У вас появляются дети. Потом внуки.
– Ну, и что? Что дальше-то?
– Ну и всё. Дальше – всё.
