Димка стонал.
– Не могу больше! Давай бросим всё и убежим от них! Чёрт с ними, с грибами!
Высыпали все грибы из корзин на землю. Бросили пакеты. И побежали. Бежали, задыхаясь, с полчаса. Спотыкались, падали. Вставали. Переходили на шаг. И снова бежали. В горле пересохло. В углах губ у обоих сбилась пена. Лица красные, хоть прикуривай.
– Не могу больше! Не могу больше!
Димка схватил меня за руку и, закатив глаза, скользкими потными своими руками тряс её.
– Где озеро?! Где озеро?!!
Слепни не отступали. Димка заплакал. Я шёл как партизан на расстрел. Медленно, не зная куда, и тащил за собой рыдающего Димку. У меня слипались от пота опухшие глаза. Димка лихорадочно цеплялся мне в спину, дёргал за штанины и сползал то и дело на карачки. Ноги его переставали слушаться. Это был сущий ад. И продлись он ещё какое-то время, я, наверное, тоже упал бы духом.
Но тут сквозь стволы деревьев я увидел переливающуюся солнцем воду.
– Озеро.
– Где?!
– Вот оно. Вот оно! Вот оно!!!
Я потащил его к воде. Мы, не раздеваясь, упали под воду.
Я лежал под водой и наслаждался тишиной. Это была райская прохладная тишина. Выныривал на мгновение и снова опускался под воду и сидел там, пока хватало дыхания. Димка делал то же самое. Кроме наших голов и плавающих рядом корзин, на озере не было ни души.
Слепни покружили немного над нами какое-то время и исчезли. Блаженствуя, мы сидели с Димкой в озере. Из соседней заводи выплыла утка с ребятнёй. Не обращая внимания на наши торчащие из воды головы, важно проплыла мимо. Последний утёнок тюкнул клювиком мою корзинку и поплыл за своими.
– Ну, чего? Вылезаем, что ли?
Димка кивнул.
– Вылезаем.
Мы, умытые озером и спасённые им от слепней, вышли на берег и стали выжимать одежду.
– Заходили направо? – спросил я у Димки, который тупо смотрел в пустую свою корзину.
– Направо.
– Тогда выходить будем налево.
– Ага.
Мы шли вдоль берега озера и собирали в корзины редкие подберёзовики и разноцветные сыроежки.
Когда вышли на грунтовку, Димка предложил:
– А может, за маслятами в сосенки метнёмся?
Я поморщился.
– Какие маслята, Димон? До дома бы доплестись.
В Ново-Спасском дождались автобуса. Поехали, расстроенные, в деревню.
– Как грибы, ребята? – спрашивали нас пассажиры.
Мы только отмахивались и отворачивались. Потом шли в деревню тропинкой вдоль поля мимо совхозной фермы, огибая её и перепрыгивая мины попадающихся под ноги коровьих кругляшей.
Димка шёл теперь передо мной, грустно помахивая полупустой корзиной. И вдруг он остановился.
– Гриб!
Я подошёл поближе. Он держал в руках белого цвета гриб с розовыми прожилками под шляпкой.
– Шампиньон это. – Я лучше его разбирался в грибах.
– Съедобный?
– В магазинах продают.
– Ещё один! Ещё! Ещё!!
Димка бегал вокруг фермы и набивал корзину молоденькими шампиньонами. Я кружил за тем же занятием поодаль. Корзины наполнились быстро. Теперь можно было идти домой не с пустыми руками. Я смотрел на Димку и лыбился.
– Вот и набрали «белых» грибов!
– Полные корзины!
Вечерело. Мы спускались в деревню вместе с розовощёким закатом солнца, садящегося за лесом на том берегу реки Москвы. Потом, скинув на плечи бабушек заботы по чистке, варке и жарке своих грибных сборов, мы побежали на высокий берег реки, где сидели уже кружком у костра деревенские ребята и девчата. Нам было что рассказать им сегодня.
У Дашеньки
Сухой бы корочкой питалась,
Холодну воду б я пила,
Тобой, мой милый, любовалась
И век довольная была…
Из русской народной песни
Долгими ноябрьскими вечерами сидели сонинские обыкновенно в одной избе. По субботам играли в русское лото в просторной, высокой и светлой хоромине Ка́тюшки, служившей в войну штабом роте нагрянувших под Москву немцев.
А на неделях после трудов брели снежными, освещаемыми только светом луны тропками в избу к Дашеньке.
Изба её была невелика. Горница, перегороженная надвое тонкой деревянной перегородкой, оклеенной неброскими обоями, да прихожая с кухонькой. Печки было две. На зиму ловкая и умелая на все руки шестидесятисемилетняя бабушка троих малолетних внуков выкладывала на толстом стальном листе маленькую печурку с плитой. А трубу выводила в дымоход большой печи-шведки, замазывая отверстие с вынутыми кирпичами глиной, припасённой с поздней осени.
Маленькая печка топилась легко. Быстро нагревала избу, пока расходилась в топке основная. Зато потом уже тепло отдавала эта «большиха». Малая стыла тоже быстрее.
Ребятишкам было тепло в избе. Жили они впятером: Дашенька, дочь её Наталья и внуки: трёхлетняя Юлька, четырёхлетний Фимка да пятилетний Венька – Натальины погодки. Отец с ними не жил. Наталья с Дашенькой вдвоём с ними управлялись.
Приходили соседи к Дашеньке на огонёк. Погреться. Посмотреть телевизор.
Недавно Наталья взяла в кредит в ПОСПО новенький «Рассвет», и теперь изба по вечерам заливалась голубым огоньком телеэкрана, а ребята смотрели всё подряд, но ждали мультиков, «Спокойной ночи, малыши» с Филей, Хрюшей и Степашкой и «В гостях у сказки» с доброй тётей Валей.
Сегодня по первой программе (а в деревне принимала антенна всего три) вечером показывают вторую серию фильма «Место встречи изменить нельзя».
Дашенька покормила внучат, отпустила в комнату – готовиться спать. Но те всё равно не спали. Шалили. Возились. Играли. Ждали гостей. Гости обычно обязательно приносили что-нибудь вкусненькое.
Первым распахнул дверь дед Коля по прозвищу Ширя. Он перешёл по льду схватившуюся нынешними ранними морозами Москву-реку и, не заходя к себе домой, завернул к Дашеньке. Так было удобнее. Достал чекушку водки. Вывалил на стол пакет с жёлтыми круглыми карамельками-лимончиками. Чекушка для взрослых. Карамельки – малышам.
– Здорово, Дарья. Ух, натопила! Хорошо у тебя! Кино-то пустишь поглядеть?
– Здравствуй. Зашёл уж. Раздевайся. Проходи. Грейся. Сейчас, поди, ещё народ подойдёт.
Ширя брал с подвесной полочки в прихожей две рюмки на тонких ножках, дул в них и наливал себе и Дашеньке. Чокались молча. Выпивали.
Так и в этот раз. Ширя крякнул и достал из кармана своего мехового полушубка свёрток.
– Вот. Держи. Юльке валеночки поправил.
