Дарья молчала.
– Если ты будешь молчать, мои солдаты будут тебя наказывать. Мне нужно знать, сколько в деревне людей. Есть ли коммунисты и комиссары. Кто у вас старший?
Дарья накинула на голову платок и завязала его сзади.
– Я вам ничего не скажу. У вас уже есть говорун. У него и спросите. А наказывать – наказывайте. Воля ваша…
Обер-лейтенант улыбнулся.
– Господин Колодкин – хороший мужик. Он хочет служить великой Германии. Почему вы не хотите?
Дарья ничего не ответила. Отвернулась и опустила глаза.
– Ладно. Гуд. Идите пока. Мы вас ещё навестим. Из дома никуда не ходить. Быть на месте. У вас в деревне будет новый порядок.
Ночью немцы пили, выставив часовых, которые менялись через каждые два часа. Жители затаились. Сидели в своих избах и думали каждый свою думу. Мысли у всех были похожие. Что завтра с ними сделают немцы? Возьмут ли они Москву? Долго ли продлится война?
Так вот, без особых боев деревня Костино Рузского района была оккупирована немецкими захватчиками. В самой деревне семнадцать дворов. В избах остались одни бабы, старики да дети. Мужики ещё летом ушли воевать. Дурачок Егорушка тоже с ними бежал. Да его с полпути вернули. Колодкин пришёл осенью из неизвестных краев. Поселился в избе у своей тётки. Все время прятался от людей. Местные только могли догадываться про его грешки. Дезертир – не дезертир. Кто его поймёт? А вот перед немцами выполз.
* * *
На следующий день Колодкин повёл немцев по дворам. Рассказывал, у кого что есть. Вязали живьём за лапы на одну верёвку кур и гусей. За рога вывели со двора у бабки Барабанихи козу и пошли у амбара резать. Тащили сало. Картошку. Самогон. Через некоторое время добрались до Марьи Женековой. Она только-только уложила Бориса. Хотели с Валькой попить чаю на липовом цвету.
Колодкин ввалился первым. За ним три немца.
– Ну, Машуха, говори, куда корову спрятала? У неё корова есть. Муж табак на станции продавал. Скопили деньжат. Ну, где она?
Марья похолодела. Она всякое думала про Колодкина. Что сбился человек. Потерял опору в жизни. Сидел. Но чтоб вот так вот. Такого подумать не могла. Но своими глазами зато увидела.
– Ищи. Может, найдёшь. Креста на тебе нет, иуда… У меня ж дети малые…
И села. Её сын Валька смотрел на Колодкина колючим взглядом и сжимал под столом кулачки.
– А чего искать? – задорно кивнул Колодкин. – Во дворе она наверняка. Сеном прикрытая. Стоит тихонечко и пожёвывает. Никто её, мол, не найдёт. А Колодкин найдёт! Пойдёмте-с, господа. Сейчас я вам м-у-у-ку покажу…
Зорьку выводили улыбающиеся немцы. А Колодкин отряхивал сено с плеч и из-за шиворота. На улицу выбежал Валька. Вцепился руками в обмотки фашиста ниже колен. Закричал.
– Стой, фашист! Отдай нашу корову! Нам Борьку кормить нечем!
Немец оттолкнул мальчишку. Достал из-за плеча винтовку. Навел на Вальку. Марья бросилась ему в ноги.
– Не стреляй! Забирай корову. Не стреляй!
Обхватила сына. Загородила собой.
– Бери своего выродка. Немцы благородный народ. Детей не будут стрелять.
Колодкин наконец отряхнулся. И дал кулаком Зорьке по боку.
– Пошли, говядина! Сейчас с господами немцами печёночки зажарим!
* * *
На улице группа солдат потешалась над Егоркой. Он всем улыбался. Кто даст ему кусок шоколадки. Кто самогону плеснёт. Поменяли его заячью тёплую ушанку на немецкую пилотку. Дали в руки топор и повели Егорушку к Москве-реке. Среди всех выделялся молодой фотограф – юнец лет восемнадцати по имени Дитер. Он снимал по возможности самые интересные и пикантные события с самого начала войны. Много занимательных кадров сделал в Белоруссии, в Смоленске, под Вязьмой. Теперь ещё чуть-чуть – и будут кадры из Москвы. Но пока и в Подмосковье есть что поснимать.
Заставили Егорку рубить прорубь. Он что есть силы колотил топором лёд. Все смеялись. Сменяя друг друга, после Егорки работали и немцы. Прорубь вышла в самый раз. Заставили Егорку раздеваться.
– Ти дурачок. А будешь умный. Святой вода! Буль! И здоров! Ныряй! Драй! Пригай!
Егорка в подштанниках и босой слушал людей и не мог понять, как ему нырять. Он не умел плавать. К воде, бывало, и не подойдёт. А тут ныряй. Дитер сделал коллективное фото. Полуголый Егорка. И немцы вокруг.
Двое взяли Егорку под руки. Двое за ноги. Опустили в прорубь вниз головой. И отпустили ноги.
– Дафай! Плыви! Крестись! Здоровье!
Но Егорка из проруби не показывался. Немцы пожали плечами. Шутка оказалась неудачной. Выпили самогону и пошли по избам.
Ночью к обер-лейтенанту привели задержанную. Девчушка была с мороза. Красные щёки. Ярко-рыжие волосы. Злые глаза.
– Кто тебя послал? Откуда идёшь? Куда идёшь?
– Из Москвы иду. В деревню. К родным.
– Как зовут?
– Владимирова Вера.
– Сколько лет?
– Шестнадцать.
– Почему шла ночью?
– Задерживали часто. Документы спрашивали. Вот и припозднилась.
– Что надо здесь, в деревне?
– Племянник Борька маленький. Одёжку тёплую ему несу. Холода-то какие!
– Как перешла линию фронта?
– Чего?
– Как шла сюда?
– Так по реке трусила. Река-то замёрзла…
Обер-лейтенант порылся в вещах. Поморщился.
– И в это одевают русских детей… А что, много в Москве солдат?
Верка пожала плечами.
– Откуда я знаю. На улице не видать. Патрули только. И холодно.
– Ничего, скоро не будет холодно. Мы растопим вашему русскому Ивану такую баньку, что будет жарко. И следующая наша встреча будет в Москве. Фройлен, я назначаю вам свидание. Москва. Красная площадь. Памятник Ленину.
– Мавзолей?
– Ах да… Мавзолей. Мав-зо-лей… Придёте?
– Когда?
– Я думаю, весной, в марте, мы уже будем прогуливаться с вами по Арбату.
Верка улыбалась. Она впервые в жизни видела иностранца. Да ещё к тому же так хорошо говорящего по-русски. После всего того, что ей пришлось испытать по дороге с задержаниями, допросами-расспросами, теперь, когда она была почти у цели, страх отступил куда-то.
– Договорились.
Они рассмеялись. У каждого в голове были свои мысли. И мысли Верки оказались вернее.
С обер-лейтенантом они действительно спустя два с лишним года встретились в Москве. Семнадцатого июля сорок четвёртого. Правда, не на Красной площади, а у Парка культуры на Садовом кольце, куда Верка вместе со многими другими москвичами прибежала из дому, чтобы посмотреть, как по Москве ведут пленных немцев.
