Каждые два-три часа приходил служащий и забирал у Фридриха гармоники. Их упаковывали в коробки побольше, по дюжине штук. Эти коробки складывали в коробки еще больше, те — в ящики, а ящики увозили на телеге на станцию и там грузили в электричку. Из электрички перекладывали в другой поезд, который тянул, пыхтя, паровоз. Поезд шел в портовый город Бремерхафен, где стояло у причала грузовое судно. Корабль отвезет губные гармоники серии «Марин Бенд»
[8] в Соединенные Штаты Америки.
Фридрих протер до блеска гармонику и уложил в коробочку, прошептав пожелание:
— Gute Reise! Счастливого пути!
Подошел начальник цеха Эрнст — он был к тому же одним из владельцев фабрики. Руки он держал в карманах длинного белого халата, который всегда надевал в цеху поверх костюма.
— Вот это меня постоянно восхищает в семье Шмидт! Вы к каждой губной гармошке относитесь как к другу.
— Доброе утро, господин Эрнст, — сказал Фридрих.
— Фридрих, мы все надеемся, что тебе будет удобно работать. — Он кивнул на дядю Гюнтера. — Твой дядя — один из наших лучших мастеров. Мы решили, пусть возьмет тебя под крыло, раз Мартин ушел на пенсию.
— Спасибо, — ответил Фридрих и взял следующую гармонику.
— Надолго ли еще… — Эрнст взглядом указал на инструмент.
— Надолго?
— Звездочка — похожа на звезду Давида. С тех пор как Гитлер стал канцлером, антиеврейские настроения все усиливаются. Уже поговаривают, что звезду с гармоник нужно убрать. Будет жаль.
Фридрих повернул губную гармошку, чтобы рассмотреть эмблему компании — две руки, обнимающие круг, а в круге — шестиконечная звезда.
Он слышал разные теории об этой звезде: что шесть лучиков символизируют первого владельца фабрики, Матиаса Хонера, и его пятерых сыновей; что звезда — копия той, что вырезана на церковных вратах; что это старинный знак одной из купленных за долгие годы Хонером компаний — производителей губных гармоник вроде Месснера и Вайсса. Может, кто-нибудь из них был евреем? И это в самом деле звезда Давида?
Эрнст вздохнул:
— Но для фирмы, наверное, будет лучше, если мы ее уберем. Обижать клиентов рискованно. У всех нынче есть определенное мнение о евреях. Дела и так идут ни шатко ни валко…
Дядя Гюнтер нахмурился:
— Видно, звезда станет очередной жертвой политики, как и многое другое.
Эрнст покраснел.
Дядя Гюнтер тронул его за локоть:
— Поймите меня правильно! Многие вам благодарны от души. Работа всем нужна.
— Спасибо. — Эрнст вежливо улыбнулся. — Что ж, продолжайте работать, Гюнтер, Фридрих…
Когда он ушел, Фридрих спросил:
— Кто-то мог потерять работу?
Дядя Гюнтер наклонился к его уху и зашептал:
— К Эрнсту приходил гитлеровский сотрудник. Его заставили официально вступить в национал-социалистическую партию, иначе фабрику закрыли бы. Сам-то он не нацист, я его много лет знаю.
— А если бы он не согласился, что бы ему было? — спросил Фридрих.
— За открытое выступление против политики Гитлера? Отправили бы в Дахау. Там полно противников Гитлера. Дахау называют «воспитательно-трудовой лагерь», а на самом деле это тюрьма, где людей морят непосильной работой. На воротах надпись: «Труд освобождает», а надо бы: «Труд тебя закопает». Ну, а что бы ты сделал на месте господина Эрнста?
Дядя Гюнтер вернулся за свой рабочий стол, качая головой.
Фридрих тоже снова взялся за работу. А в самом деле, что бы он сделал? Стал бы нацистом, против собственных и отцовских убеждений, чтобы спасти рабочие места тысяч людей? Стал бы он нацистом, чтобы спастись от тюрьмы и, может быть, от смерти? Фридрих никогда раньше не задумывался о таких вещах. Его кольнуло чувство вины от мысли, что он скорее всего поступил бы так же, как господин Эрнст.
Протирая до блеска губные гармоники, он стал обращать внимание на изображенные на них звезды, которых скоро уже не будет.
— И вам тоже счастливого пути, — шептал Фридрих.
5
— Будешь обедать со мной и с нашими? — спросил дядя Гюнтер, когда прозвучал гудок на обед.
Гюнтер сдернул с себя рабочий фартук и схватил судок с едой.
— Нет, дядя, спасибо! У меня тут есть друзья, я с ними всегда обедаю.
Дядя Гюнтер покачал головой:
— Да, твой отец рассказывал. Ну, иди. Но только если когда-нибудь я смогу с ними познакомиться! А еще лучше пообедать ими.
Фридрих улыбнулся и убежал. Он знал, что дядя просто дразнит его.
Вокруг фабричных корпусов и через обширный луг Фридрих вышел к пруду. На другом берегу виднелся густой лес.
Фридрих пробрался через кусты к своему любимому месту. Сел на поваленное дерево, и к нему из леса, переваливаясь, выбежали три водоплавающие птицы — серощекие поганки. Фридрих стал кидать своим прожорливым друзьям кусочки хлеба.
Пока он ел, поднялся ветер. На солнце наползли тучи. Поганки пронзительно закрякали.
— Дамы, будете моими слушательницами? — спросил Фридрих. — Пожалуйста, ведите себя прилично на концерте!
Птицы не обращали на него внимания. Перекликаясь между собой, они подбирали с земли крошки.
Протяжно зашумели сосны. С дровяного склада неподалеку слышался звонкий стук молотка по металлу.
Кряк, чвивить,
Шух, шух, шух,
Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.
В этом ритме Фридриху вдруг послышалась… «Колыбельная» Брамса. Он стал тихонько напевать мелодию, потом взял первый попавшийся прутик, закрыл глаза и поднял вверх руки. Представил себе оркестр. Правая рука с прутиком отбивала ритм, левая подавала сигналы разным инструментам. Вот она словно хлопнула по столу — вступают струнные, взмах — деревянные духовые, резкий поворот запястья — медные инструменты, тычок указательным пальцем — арфа.
Фридрих открыл глаза и понял, что музыка ему не просто слышится. Кто-то поблизости играл на губной гармошке. Чистые ноты, сложная композиция. Когда Фридрих замедлял движения прутика — замедлялась и музыка. Ускорял — и музыка ускорялась.
Какой-то музыкант следует за его дирижерской палочкой! Только где же он?
Фридрих огляделся — рядом ни души. Он опустил руки, но музыка все еще звучала, неторопливая, звучная, неотвязная. То, чудится, играют на флейте, то на кларнете. В низких нотах он различил виолончель.
Фридрих в жизни своей не слышал такой игры. Он слушал как зачарованный, а его глаза и уши искали источник звука и в конце концов остановились на открытом окне в верхнем этаже склада на той стороне луга. У Фридриха дыхание занялось: кладбище!
