— Может, еще не все так плохо, — сказал Фридрих.
Судя по лицу дяди Гюнтера, застывшего на пороге гостиной, все было очень плохо.
Фридрих подошел к нему и ахнул. В комнате царил разгром. Вся мебель опрокинута. Старые смычки от виолончелей разломаны на куски. Ноты и книги разбросаны. Только книга Адольфа Гитлера осталась одиноко стоять на полке.
Фридрих и дядя Гюнтер обошли весь дом. Обыск прошел во всех комнатах, и везде все было перевернуто вверх дном. Вещи из комодов и шкафов вытряхнуты. И только в комнате Элизабет не тронули плакат с юношей и девушкой в нацистской форме.
— Фридрих, иди на фабрику. Скажи Эрнсту, что я приболел, но завтра выйду на работу как обычно. О том, что к нам приходили, ни слова. Ты меня понял?
— Я хочу с тобой остаться, — сказал Фридрих.
Дядя Гюнтер покачал головой:
— Я постараюсь что-нибудь выяснить, но потихоньку. У меня есть друг в полиции, ему можно доверять. Он мне кое-чем обязан. Я попрошу его разузнать в полицейском управлении. А ты иди на работу как ни в чем не бывало. До вечера!
О том, что отец арестован, узнали очень быстро.
Когда Фридрих вошел в цех, ему было настолько не по себе, как никогда не бывало из-за родимого пятна. Казалось, все на него смотрели — кто с беспокойством, кто с превосходством, словно хотел сказать, что отец сам виноват, надо было думать, что делает. И слишком привычные взгляды — жалостливые, только на этот раз не из-за внешнего вида.
Опустив голову, Фридрих проскочил на свое рабочее место и принялся за дело. Когда в цех заглянул Эрнст, Фридрих сказал ему, что дядя Гюнтер нездоров, но обязательно придет завтра.
Эрнст кивнул.
— Фридрих, я крайне огорчен известием о Мартине.
Он говорил так искренне, что Фридрих не решился поднять взгляд — боялся, что заплачет.
Зато Ансельм, когда принес новую партию гармоник, пыжился, словно петух на насесте.
— В следующий раз ты небось два раза подумаешь, прежде чем отказываться от приглашения на собрание, а, Фридрих?
Фридрих продолжал работать, упорно отводя глаза.
Ансельм наклонился над его столом:
— Через месяц будет молодежный митинг по случаю зимнего солнцестояния. Ты идешь со мной, и не спорь. Нам же не надо, чтобы с твоим дядей случилось то же, что и с отцом, верно, Фридрих?
И он ушел вразвалочку, насвистывая.
Угроза жгла изнутри. Фридрих стиснул зубы, чтобы не ляпнуть чего-нибудь такого, о чем потом пожалеет.
21
Когда Фридрих пришел с работы, дядя Гюнтер ждал его у себя на кухне, сидя за столом.
Фридрих придвинул себе стул и сел. Вгляделся в дядино расстроенное лицо:
— Не очень хорошие новости?
Дядя Гюнтер покачал головой:
— Его увезли в Дахау вместе с другими политзаключенными.
Дахау. «Труд освобождает». Фридриха пробрала дрожь.
— Трудовой лагерь?
— Да, — сказал дядя Гюнтер.
— Надолго? — шепотом спросил Фридрих.
— Не знаю. Я повидался с друзьями, у них там родственник сидит. Сроки дают разные — кому всего месяц, кому несколько лет. Все зависит от того, сколько, по мнению нацистов, нужно времени, чтобы перевоспитать заключенного.
Фридрих смахнул слезы.
— А не может заключенный просто взять и сказать, что он перевоспитался?
— У них есть способы, чтобы определить, искренне он говорит или притворяется, — ответил дядя Гюнтер. — В лагере тоже есть шпионы под видом заключенных. Все письма читают и за семьями арестованных тоже следят, чтобы выловить еще недовольных.
— Они и тебя попробуют подловить?
Дядя Гюнтер сжал ему локоть:
— Может быть, но давай пока сосредоточимся на твоем отце. Есть способ сократить ему срок заключения.
Фридрих подался вперед:
— Как это?
Дядя Гюнтер оглянулся, как будто их и здесь могли подслушать:
— После того как заключенный пробудет в лагере месяц, кто-нибудь из родственников может привезти коменданту выкуп. Тогда арестанта отпустят на поруки.
— Выкуп? — Фридрих встрепенулся. — У меня отложены деньги. Я хотел их потратить на книги для консерватории, но…
Он пожал плечами. Будет ли у него теперь возможность учиться в консерватории? И в любом случае для отца ему ничего не жалко.
— Там зарплата за три месяца.
— Я могу добавить еще вдвое больше, — сказал дядя Гюнтер. — Но и этого все равно не хватит. Что, если мы… обратимся к Элизабет?
— Элизабет? Нет!
Ей только этого и надо — узнать, что отец попал в беду, потому что не прислушался к ее советам. С каким злорадством она будет поучать Фридриха!
— Фридрих, пожалуйста, подумай! — сказал дядя Гюнтер. — Ты мог бы написать ей то, что ей хочется услышать. Что мы с Мартином так и рвемся вступить в партию национал-социалистов. Что ты готов вступить в гитлерюгенд. И тебе нужна помощь, чтобы вернуть отца на путь истинный. Пусть это притворство — что с того, если этим ты спасешь Мартину жизнь? Если деньги даст она, такая примерная и правильная, его наверняка отпустят.
— А нельзя попросить у родителей Маргареты?
Дядя Гюнтер покачал головой:
— Твой отец никогда им не доверял. К тому же этот выкуп… не совсем официальный.
— Это против закона? — Фридрих замотал головой. — Тогда Элизабет даже знать о нем не захочет.
— Не будь в этом так уверен. Мартин и ее отец тоже. Она вправе знать, где он и что ему грозит. К тому же ты не будешь просить у нее деньги на взятку. Ты попросишь помощи в воспитательных целях. Больше нам никто не поможет. Если ты ей не напишешь, я сам напишу. Но лучше, если просьба будет исходить от тебя. Что тебе мешает попросить?
Фридрих глубоко вздохнул и на мгновение закрыл глаза. Он знал ответ:
— Всего только моя гордость.
— У других такое получалось. И чем скорей мы его оттуда вытащим, тем лучше. Заключенных нагружают непосильной работой… Я… Я не могу допустить, чтобы это случилось с моим братом. — Дядя Гюнтер утер повлажневшие глаза. — Фридрих, пока мы не заберем его оттуда, мы обязаны казаться лояльными гражданами. Завтра я подам заявление в партию и приобрету два нацистских флага — один для твоего дома, другой для моего. Тогда меня не вызовут на допрос, по крайней мере в ближайшее время.
Фридрих вздохнул:
— А я сегодня напишу Элизабет, верной стороннице Гитлера.
22
Троссинген готовился к празднику, но на сердце у Фридриха было невесело. Он места себе не находил от тревоги.
