Впрочем, никто в Санкт-Петербурге не спешил участвовать в празднестве, организуемом в зловещей императорской резиденции. Несмотря на производимое благоустройство, помещения все еще оставались едва обитаемы. А поскольку сырость все еще продолжала оставаться в огромных и холодных залах, стены были обшиты деревянными щитами, а домочадцы постоянно поддерживали в печках огонь. Условно приговоренные и заточенные в эту роскошную и негостеприимную тюрьму, близкие императора ожидали последних решений своего хозяина. Они и сами не знали, чего им ожидать в дальнейшем: то ли им следует чего-либо опасаться, то ли они могут уже вздохнуть спокойно. В этой удушливой атмосфере царица Мария Федоровна тщетно пыталась отстоять хоть минимум своего достоинства. Она не была уже ни супругой, ни императрицей, ни даже матерью. Ее жизнь ограничивалась страданиями в тени своего мужа, который не хотел знаться не только с ней, но, по правде говоря, и вовсе ни с кем. С тяжелым сердцем она пишет своей конфидентке: «Наше существование безрадостно, потому что не радостен наш дорогой повелитель. Душа его страдает, и это подтачивает его силы; у него пропал аппетит, и улыбка редко появляется на его лице»
[38]. Весь Петербург точно оцепенел в зыбком ожидании, непрерывно моросящий дождь наполняет сердца унынием. «…И погода какая-то темная, нудная, – пишет в частном письме современник. – По неделям солнца не видно; не хочется выходить из дому, да и небезопасно… Кажется, и Бог от нас отступился».
В то время как Пален раздумывает над оптимальной датой осуществления задуманного заговора, становится известно, что мощная британская эскадра под командованием Паркера и Нельсона обстреляла Копенгаген и готовится к осуществлению контроля над всей Балтикой. Перед лицом вероятной крупномасштабной акции против Санкт-Петербурга заговорщики отбросили все колебания. Александр и сам стал подумывать о том, что было бы лучше, если бы его отец отрекся от престола до того, как английский флот будет напрямую угрожать столице. Согласившись с ним, Пален выбирает ночь с 9 на 10 марта 1801 года для того, чтобы проникнуть во дворец и убедить царя сойти со сцены. Эта дата представляется ему наиболее подходящей, поскольку в эту ночь сменялся караул в Михайловском замке императора – на охрану заступал Семеновский полк, над которым шефствовал сам Александр. Конечно, великий князь не отдаст никакого прямого приказа этим людям и не окажется в решающий момент в эпицентре события, однако он заручился словом генерал-губернатора графа фон дер Палена, что все пройдет подобающим образом, а этого было вполне достаточно. На данной подготовительной стадии единственно, чего не хватало Палену, это поставить одну черную точку – воспрепятствовать возвращению Аракчеева, которого Павел вновь призвал к себе после его высылки из столицы. Этот коварный и жестокий человек был способен поставить под угрозу любое предприятие своим чрезмерным усердием или тупостью. Чтобы упредить эту опасность, Пален приказал чинить всяческие барьеры для проникновения в город после захода солнца любого человека, какое бы предписание он ни имел на руках. И еще он приказал наводнить улицы города переодетыми полицейскими и задерживать всех подозрительных лиц. Но и Павел, целиком доверившись самопожертвованию Палена, все же оставался настороже. Изощренная игра между теми, кто ставил ловушку, и царственной дичью началась. Заговорщиками были продуманы все меры предосторожности и ответные ухищрения, которые мог бы предпринять царь с тем, чтобы сорвать план этого заговора. Несколько раз на дню Павел ходил проверять то, как караул несет постовую службу и охраняет все входы в Михайловский замок. Офицеры, в которых он еще вчера был уверен, сегодня казались ему недостаточно лояльными. Усматривая повсюду одних изменников, он, однако же, не сомневался, что наихудшим врагом себе является он сам.
XI. Мартовские иды
В воскресенье 10 марта 1801 года царь, пребывая в меланхолическом расположении духа, решил отделаться от своего плохого настроения, предложив своей семье и некоторым близким лицам из своего окружения насладиться концертом, устроенным в замке. Исполнительницу, которая бы всех устраивала, не надо было долго искать, ею была любовница Кутайсова, симпатичная французская певица мадам Шевалье. Она обладала приятной внешностью, кокетливыми манерами и кристально чистым голосом. Но, несмотря на ее вокальные данные и страстные взгляды, Павел пребывал в рассеянности, словно бы отсутствуя в течение всего музыкального представления. Покидая концертный зал и направляясь со своей компанией в столовую, он остановился перед своей супругой, скрестил руки на груди, напустив на себя обычное выражение неудовольствия, и, ухмыляясь, уставился на нее в упор, раздувая ноздри, сузив зрачки и поджав губы, как случалось с ним в минуты гнева. Сжавшись от страха, Мария Федоровна молча ожидала упреков, придирок и оскорблений, но он с той же угрожающей миной обернулся к Александру и Константину и просверлил их своим недобрым взглядом. Во время всего ужина он сохранял это выражение лица и, не проронив ни слова, открывал рот лишь для того, чтобы заглотнуть вино и пищу.
После трапезы, как это обычно принято в России, гости благодарят своего хозяина за оказанную честь быть приглашенными. Когда члены императорской семьи подошли к царю, чтобы соблюсти эту традицию вежливости, он резким жестом отстранился от них, метнув в их сторону гневный взгляд, поднялся со стула и размашистым шагом удалился из зала, не произнеся ни слова прощания с присутствующими. Императрица залилась слезами. Ее сыновья принялись утешать мать. Целуя ей руки, Александр подумал про себя, что она в своем молчаливом унижении все же должна понять его и оправдать, каким бы ни оказался исход заговора, предпринятый его сторонниками.
На следующий день, 11 марта желчный характер Павла проявился еще с утра, во время развода караула. Недовольный внешней выправкой солдат и утратой офицерского достоинства, он угрожает сослать всех в самые отдаленные места, «куда ворон костей не заносил!» Все ожидали, что и остаток дня будет не чем иным, как последовательностью придирок и санкций, но неожиданно в голове Павла наступило просветление. Позабыв о своих гневных угрозах, он вдруг проявляет необычайную любезность по отношению к своему окружению и во время ужина, на котором присутствуют девятнадцать персон, не считая великого князя, великой княгини, императрицы и его самого. Он восторгается новым столовым сервизом, на тарелках которого изображены разные виды Михайловского замка, и, загоревшись детской радостью, восклицает: «Это самый прекрасный день в моей жизни!» Затем Павел, удивленный необычной апатией Александра, который сидел, погруженный в свои мысли, переживая за исход предстоящего этой ночью государственного переворота, через весь стол спросил его по-французски: «Что с вами, сударь?» Опасаясь быть разоблаченным, Александр едва слышно произнес: «Мой Государь, я не совсем хорошо себя чувствую». – «Ну хорошо, надо подлечиться, – проворчал царь, – проконсультируйтесь с врачом, недомогание необходимо всегда останавливать вовремя, пока оно не переросло в серьезную болезнь, нельзя запускать болезнь!» Устремив свой взгляд в глаза сыну, он поднял свой бокал и бодро добавил: «За исполнение всех ваших желаний!»
