Оноре признается госпоже Ганской, что не может без раздражения перечитывать собственные сочинения, увидевшие свет, так много там стилистических погрешностей: «Переиздана „Шагреневая кожа“, и снова я нахожу сотни ошибок. Это не может не огорчать поэта». Критики упрекают его в расхлябанности: «Со всех сторон мне говорят, что я не умею писать, и это тем более жестоко, что я сам признаю это за собой. Но если день я посвящаю работе над новыми произведениями, то ночами – совершенствую старые». Бальзак с упоением открывает душу этой незнакомой женщине, ему стоит большого труда заставить себя остановиться: «Что ж, надо прощаться! И как надолго. Письмо это будет в дороге, быть может, месяц, вы будете держать его в руках, а я, возможно, никогда вас не увижу, вас, которую я ласкаю, словно наваждение, которая надеждой живет в моих грезах и в которой воплотились все мои мечты. Вы не знаете, что это такое – заполнить одиночество поэта нежным ликом, черты которого столь притягательны своей нечеткостью».
От письма к письму усиливается их взаимное притяжение. Госпожа Ганская хочет знать все о том, кто завладел ее сердцем, она украдкой расспрашивает о нем поляков, которые могли встречать его в Париже или слышать там разговоры о нем. Что-то удивляет ее, что-то беспокоит, она ставит это ему в упрек. Бальзак защищается. Неужели кто-то действительно говорит о его пристрастии к алкоголю? «Этот господин решительно не прав, я пью только кофе. Единственный раз я был опьянен, да и то сигарой, которую Эжен Сю заставил меня выкурить помимо моей воли». Кстати, об Эжене Сю. Некто поведал госпоже Ганской о развлечениях Оноре в компании распутных мужчин, в число которых, безусловно, входит автор «Саламандры». «Эжен Сю, – отвечает он, – добрый, любезный молодой человек, который бахвалится своими пороками, в отчаянии от своей фамилии, обожающий роскошь, потому что ему кажется, будто это придает значительности, вот и все. И хотя немного потрепан жизнью, все же лучше своих произведений». Пусть она не верит тем, кто говорит, что Оноре растрачивает себя на светские развлечения. Так было когда-то, теперь все по-другому: «Года два назад мы собирались с двумя-тремя приятелями за полночь, и я рассказывал истории. Я отказался от этого из риска стать затейником, которого не принимают всерьез». Сплетни и вовсе выводят его из себя: «Я не могу сделать ни шагу, чтобы это не было истолковано в самом дурном свете. Что за наказание – быть знаменитым!» Что касается великого разочарования, о котором говорит весь Париж, – его неудаче с маркизой де Кастри, оно в итоге оказалось весьма благотворным, так как позволило вернуться к «тишине и одиночеству». «Обиняками я вам уже говорил об этом жестоком приключении и не имею права сказать больше. Я вынужден был из деликатности разлучиться с этой особой, не все еще решено окончательно. Я страдаю, но не осуждаю ее». Светское злословие хорошо ему известно, и если кто-то во всеуслышание критикует его при ней, не стоит в открытую негодовать – этим она обнаружит свой интерес к нему. «Не надо пустой неосторожности. Молю вас, не произносите вслух мое имя, пусть его порочат, мне безразличны эти пересуды». Имеет значение только уважение Иностранки: «Меня зовут Оноре,
[15] и я хочу быть достойным своего имени», – с гордостью заявляет он. Потом умоляет корреспондентку писать в мельчайших подробностях о том, как минута за минутой, за чтением, вышиванием, разговорами проходят ее дни… «Прощайте, – завершает он, – я доверил вам все тайны моей жизни, знайте – моя душа принадлежит вам».
И все же Бальзак настолько опасается пересудов, которые могли бы изменить отношение к нему Иностранки, что несколько недель спустя решает на убедительных примерах доказать ей – нет ни одной незапятнанной писательской репутации: писатель и журналист Жюль Жанен считается любовником актрисы мадемуазель Жорж, которая его бьет; Виктор Гюго, у которого есть жена и дочь, провозглашается безумно влюбленным в другую актрису, «отвратительную» Жюльетту (Друэ), которая потребовала, чтобы он заплатил 7000 франков ее прачке: «Вы представляете себе великого поэта, а он поэт, работающего ради того, чтобы оплачивать прачку мадемуазель Жюльетты?»; блистательный денди Скриб – «болен и совершенно исписался»; Жорж Санд «обесчестила себя», оставив Жюля Сандо ради некоего Гюстава Планша, презираемого всеми, но превозносившего ее в «La Revue des Deux Mondes». «Итак, пожалейте Сандо и забудьте о госпоже Дюдеван [Жорж Санд]». Рядом с этими несчастьями и мерзостью его, Бальзака, жизнь в его собственном изложении кажется воистину безгрешной, лучезарной, полной исключительно писательских забот, от которых его отвлекают лишь длинные послания к Иностранке, которые он сочиняет часами. Но это своего рода молитва божеству, издалека его хранящему.
Прилежание, с которым Оноре отдается переписке с госпожой Ганской, тем более замечательно, что в начале 1833 года он завален работой: заказы, новые проекты, корректура. Неуспех «Луи Ламбера» – читатели негодовали, критики ругали – заставил Бальзака отказаться от мистики и спуститься на землю. В «La Revue de Paris» от него требовали обещанных по контракту рассказов, он спешно сочинял «Феррагюса» – первый эпизод «Истории тринадцати». Полное тайн и заговоров повествование, по мнению автора, не могло не доставить удовольствия публике. Его отец был масоном, ритуалы этого общества всегда притягивали Оноре. Он пытался проникнуть в чувства людей, самых обыкновенных на первый взгляд, давших клятву верности братству, помогавших друг другу и в благих делах, и в преступлениях. Писатель с большим воодушевлением представлял себе приключения тринадцати заговорщиков, которых объединила «религия удовольствия и эгоизма». Возглавляет «неутолимых» наделенный невероятной энергией Феррагюс – бывший каторжник, благородный мститель и ниспровергатель законов, разбойник и защитник, в котором желание властвовать сочетается с нежной отцовской любовью. Он обожает дочь, скрывая от нее истинное свое лицо. Преданность и жестокость, чистота и насилие, свет и тьма будут держать читателя в напряжении с первой до последней страницы. Погрузившись в эту мелодраму, нельзя будет не поддаться ее обаянию. Герцогиня Беррийская, узница крепости Блэ, куда она попала за подготовку восстания в Вандее, просила своего доктора Меньера написать Бальзаку, чтобы еще до публикации последних глав узнать, что судьба уготовила несчастному Феррагюсу и его ангелоподобной дочери. Когда же наконец получила журнал с окончанием и с жадностью на него набросилась, то, по словам доктора, плакала и стенала. «Спасибо, волшебник, – продолжает Меньер, – вы – добрый гений, покровитель узников, и все страждущие, ведь скука и означает страдание, благодарны вам».
Польщенный Оноре отвечал: «Мой дорогой Меньер, нет ничего прекраснее на свете, чем быть добрым гением и покровителем узников. Но говорить с теми из этих ангелов, чье имя – женщина, все равно, за что они страдают, стоит любой славы… Так поймите же мою радость при мысли о том, что мне удалось помочь забыть о бедах в тиши печальных стен». Вскоре он объявляет о публикации второй части «Истории тринадцати», предварительно озаглавленной «Не прикасайтесь к секире», которая в конце концов станет «Герцогиней де Ланже». Анонс продолжения появился в «L’Écho de la Jeune France» – легитимистском журнале под патронажем герцога Фитц-Джеймса.
