«Вы не поверите, как тягостно мне пребывание в тылу, – признался он воспитателю наследника Жильяру. – Мне кажется, что здесь все, даже воздух, которым дышишь, ослабляет энергию, размягчает характер. Самые пессимистические слухи, самые неправдоподобные известия встречают доверие и облетают все слои общества. Здесь заняты лишь интригами и мелкими интересами; там же дерутся и умирают за Родину… Всякий человек, способный носить оружие, обязан быть в армии. Что касается меня, я не могу дождаться минуты, когда присоединюсь к моим войскам».
[224]
К этому решению его склоняли царица и Распутин. Уже давно Александре Федоровне не давало покоя постоянно возрастающее влияние при дворе Вел. кн. Николая Николаевича. Она с трудом сносила то, что он взял в жены ее давнюю подругу-черногорку – Великую княгиню Анастасию, которая ради него развелась с герцогом Лейхтенбергским. Возведенный в статус Верховного Главнокомандующего по воле императора, он был напыщен сознанием собственной значимости. Хуже того – он ненавидит Распутина. Когда последний вознамерился пожаловать в Cтавку, ему дали понять: пусть только явится, его сейчас же повесят! В глазах Александры Федоровны такие заявления были не только непростительны, но и попросту нечестивы! По согласию со «старцем», она поклялась убрать с дороги Николая Николаевича, в котором видела соперника царя в глазах общественного мнения. Даже будучи в разлуке с супругом, когда тот уезжал в Cтавку, она стремилась наставить его на путь истинный в письмах, которые писала ему (по-английски) каждый день. Чем дальше, тем больше желала она, чтобы ее благоверный сбил спесь с Вел. кн. Николая Николаевича и сам взялся за управление военными операциями. «Если б ты только мог быть строгим, мой родной, – писала она царю 10 июня 1915 г.,
[225] – это так необходимо, они должны слышать твой голос и видеть недовольствие в твоих глазах. Они слишком привыкли к твоей мягкой, снисходительной доброте… Они должны казниться, дрожать перед тобой. Помнишь, мосье Ф[илипп] и Гр[игорий] говорили то же самое… Поэтому наш Друг боится твоего пребывания в Ставке, так как там тебе навязывают объяснения, и ты невольно уступаешь… На Н. (здесь и далее – Николае Николаевиче. – С.Л.) лежит только забота об армии и победе – ты же несешь внутреннюю ответственность и за будущее, и, если он наделает ошибок, тебе придется все исправлять (после войны он будет никто). Нет, слушайся нашего Друга; верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои… Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!» 14 июня 1915 г.: «Посылаю тебе Его (Распутина) палку (рыба, держащая птицу), которую ему прислали с Нового Афона, чтобы передать тебе. Он употреблял ее, а теперь посылает тебе как благословение… Будь более самодержавным, мой друг, покажи свою волю!» И далее: «Выставка-базар началась сегодня в Большом (Царскосельском) дворце на террасе… Наши работы (сделанные руками царицы и детей) все уже распроданы – правда, мы сделали их немного, но мы еще будем работать и пошлем туда. Продали более 2100 входных билетов по 10 коп. Раненые солдаты не платят, так как они должны видеть работы, которые сами делают. Я послала несколько наших ваз и две чашки, потому что они всегда привлекают публику».
А чуть раньше она написала царю вот что:
12 июня 1915: «Как бы я хотела, чтобы Н. был другим человеком и не противился Божьему человеку». В другом письме того же числа: «Я боюсь назначений Н. – он далеко не умен, упрям, и им руководят другие… Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье?»
Вот так, день за днем императрица вливала своему супругу дозу мистицизма и недоверия. И мало-помалу Николай поддавался воздействию этого яда. Уступив против воли верховное главнокомандование своему дядюшке, он принял решение пойти на попятную, выдвинув предлогом недавние поражения русских войск. И то сказать, при всем том, что Николай Николаевич был несравненным кавалером, опытным стратегом в салонах и гостиных и мастером выступать с речами перед войсками, но не обладал тем моральным равновесием и постоянным хладнокровием, которым полагалось бы характеризовать полководцев. Подверженный припадкам ярости и кризисам нервных депрессий, он так ни разу и не приблизился к фронту, боясь шальной пули. Несмотря на все перечисленные недостатки, он оставался очень популярным в войсках – его называли человечным, энергичным и подчеркнуто русским, с его колоссальным ростом и лицом, словно высеченным из камня. Рядом с ним его венценосный племянник казался еще меньше, еще более хрупким и женственным. Не вызовет ли царь, отстраняя Николая Николаевича, недовольство в армии, а то и во всем народе? Ряд министров, предупрежденных о намерениях монарха, умоляли его отказаться от этого проекта. Восемь из них направили к нему послание, в котором, в частности, говорилось: «Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и Вашей династии тяжелыми последствиями». Ведь было же ясно как Божий день, что принятие государем на себя обязанностей главнокомандующего неизбежно делало его лично ответственным за провалы и поражения на фронте. Какое там! Рубикон перейден. Разве у венценосца за спиной не стоят царица и Распутин, обладающие врожденным чутьем? Рескриптом от 23 августа 1915 года царь освободил Николая Николаевича от функций Верховного главнокомандующего и объявил о том, что отныне этот важнейший пост занимает он сам. «Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верою в милость Божию и с неколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш священный долг защиты родины до конца и не посрамим земли Русской». Ну, а Николай Николаевич в утешение получил назначение командующим Кавказской армией. Окружением царя овладело беспокойство. «Я в отчаянии от решения, принятого государем, – сказал Морису Палеологу министр иностранных дел Сазонов. – … Не страшно ли думать, что отныне государь будет лично ответствен за все несчастья, которые нам угрожают? А если неумелость кого-нибудь из наших генералов повлечет за собою поражение, это будет поражение не только военное, но вместе с тем поражение политическое и династическое». Со своей стороны председатель Думы Родзянко заявил Николаю, что, отдавая свою священную персону на суд публики, государь сам поведет Россию к гибели.
Переход полномочий от Великого князя к императору происходил в самой что ни на есть куртуазной манере. Вот как пишет об этом государь своей благоверной: «Н. вошел с доброй бодрой улыбкой и просто спросил, когда я прикажу ему уехать. Я таким же манером ответил, что он может остаться на два дня; потом мы поговорили о вопросах, касающихся военных операций, о некоторых генералах, и это было все. В следующие дни за завтраком и обедом он был очень словоохотлив и в хорошем расположении духа, в каком мы его редко видели в течение многих месяцев… Но выражение лица его адъютантов было мрачное – это было даже забавно». (25 августа 1915 г.) Царица одобрила этот шаг: «Слава Богу, что все сделано и что заседания прошли благополучно! Христос с тобой, мой ангел, да благословит Он твои начинанья и увенчает их успехом и победой внешней и внутренней!» А накануне, 23 августа, она писала следующее: «Надеюсь, что старый Фред[ерикс] не впал в детство и не будет просить фельдмаршальства (для Николая Николаевича), которое если вообще будет дано, то только после войны».
