Во главе шеренги разрушителей был в «Современнике» экс-обожатель Тургенева публицист Чернышевский, который настолько «радикализовался», что совершенно не переносил изысканную и размеренную прозу «старого мастера». Был также в группе иконоборцев молодой, больной туберкулезом критик большого таланта – Добролюбов. Когда Тургенев попытался дружески заговорить с ним, он резко оборвал его: «Иван Сергеевич, мне скучно разговаривать с вами, оставим!» На только что вышедший «Накануне» Добролюбов написал гневную статью, в которой объявлял, что Тургенев робко писал портрет своего героя, что ему следовало бы быть русским человеком, а не болгарином и что он в любом случае патриот должен быть более действенным в борьбе против «чужеземного ига». Критикуя книгу, Добролюбов явно исходил не из романической позиции, а из позиции идеологической и упрекал автора в том, что он не сумел наделить своего героя душой настоящего революционера. Перед публикацией рукопись была передана Тургеневу, который, почувствовав предательство, написал по горячим следам Некрасову: «Убедительно тебя прошу, милый Н<<екрасов>>, не печатать этой статьи: она кроме неприятностей ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка – я не буду знать, куда деться, если она напечатается». (Письмо от 19 февраля (2) марта 1860 года.) Возмущение Тургенева было совершенно искренним, ибо он считал, что показал в «Накануне» всю свою веру в «новых людей», которым предстоит обновить мир. Как они, он ненавидел крепостное право, как они, он мечтал о будущем, построенном на равенстве и справедливости, как они, он был другом Герцена. Однако они с презрением отталкивали его. Когда же они поймут, что его позиция в политике была однозначной и что он, несмотря на кажущуюся податливость характера, никогда не изменит ей? Противник кровавых мер, он не смирялся с существующим положением вещей. Более, чем они, может быть, называвшие себя «прогрессистами», он был обращен в будущее. Временами он спрашивал себя, не возраст ли его был причиной их неосознанных упреков? Статья Добролюбова появилась в мартовском номере «Современника». За нею последовали другие, написанные в том же тоне. Юмористическая газета «Свисток» язвила по поводу того, что Тургенев «тащился за шлейфом бродячей певички». Но более тяжелую рану нанес ему именитый собрат. Напоминая о подозрениях, которые он высказывал по поводу «Дворянского гнезда», Гончаров обвинял теперь Тургенева в том, что «Накануне» был равно заимствован у него. Измученный болезненной чувствительностью автора «Обрыва», Тургенев потребовал третейского суда. Избранные арбитры – Анненков, Дружинин и Дудышкин, – крайне затрудненные делом, поставили двух противников спиной к спине, объясняя, что совпадение их романов было обязано обращением к одной общей, «исконно русской» теме. Следствием этого спора было то, что Тургенев разорвал с Гончаровым отношения.
Тем временем он написал большую повесть «Первая любовь», которая была опубликована в марте 1860 года в «Библиотеке для чтения». Ее сюжет был автобиографичным. Тургенев рассказал о своем юношеском увлечении соседкой по даче Катериной Шаховской (в повести – Зинаида), в которую он влюбился и которая была любовницей его отца. Все здесь соответствовало правде: ситуация, характеры, место действия. Изящный легкий стиль, верные наблюдения, выбор характерных деталей сделали этот текст настоящим психологическим и поэтическим шедевром. Однако в который раз мнения критики разделились. Одни – из среды либералов – упрекали автора в том, что не воспроизвел в повести ни одного из значительных политических и социальных вопросов, которые волновали Россию. Другие – из ряда консерваторов – обвиняли в том, что снизошел до неприличий, показав отца и сына, влюбленных в одну женщину, написал о девушке – любовнице женатого человека. Графиня Ламберт объявила Тургеневу, что император прочел «Первую любовь» императрице и был восхищен ею. Однако тотчас добавляла: «Мне кажется, что эта книга – одно из ваших плохих деяний, но вы делаете зло, которому трудно противиться». (Письмо от 30 января 1861 года. В книге: А. Гранжар «Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et „Le nid des seigneurs“».) Тургенев ответил ей: «Я писал вовсе не с желанием бить, как говорится, на эффект <<…>> она дана мне была целиком самой жизнью. <<…>> Если бы кто-нибудь меня спросил, согласился ли бы я на уничтожение этой повести, так, чтобы и следа бы от нее не осталось… я бы покачал отрицательно головой». (Письмо от 16 (28) февраля 1861 года.) Даже Луи Виардо, столь снисходительный к неверности своей жены, возмутился тем, что писатель величины Тургенева мог находить удовольствие в такой «нездоровой» литературе. «Снова адюльтер, всегда процветающий и прославляемый адюльтер! – писал он. – И кто же рассказывает эту скандальную историю? Его сын (сын неверного мужа), какой стыд! Его собственный сын, который не следует за детьми Ноя, закрывающими опьянение и наготу своего отца, а выставляет их на всеобщее обозрение… Чему же служит после этого талант, растрачиваемый на подобный сюжет?» (Письмо к И. С. Тургеневу от 23 ноября 1860 года, опубликовано А. Звигильским в книге «Tourguenev. Nouvelle correspondance inedite».) Однако большая часть читателей была восхищена «Первой любовью», сочетавшей свежесть и смелость, порок и невинность, грубость и нежность.
Тургенев мог бы использовать эту сентиментальную струю для создания следующего романа. Он предпочел найти нечто новое. Став жертвой нападок фракции интеллектуальной молодежи, он захотел написать в своей будущей книге портрет одного из этих «героев нашего времени», которые не думали уже о созидании, как их старшие товарищи, но о разрушении. Этот новый роман должен был получить название «Отцы и дети». По сложившейся привычке он провез рукопись через Европу – из Спасского в Лондон, в Куртавнель, в Париж.
Именно в Париже он узнал об обнародовании императорского манифеста 19 февраля 1861 года, принесшего освобождение крепостным. Его радость была так велика, что он, считавший себя человеком далеким от религии, отправился на благодарственный молебен в православную церковь. Он торопился вернуться в Россию, чтобы переживать на месте волнующие события освобождения, однако под разными предлогами задержался во Франции. Герцену, который упрекал его за эти уловки, Тургенев, ничуть не смущаясь, писал: «Охота же тебе поворачивать нож в ране! Что же мне делать, коли у меня дочь, которую я должен выдавать замуж, и потому поневоле сижу в Париже? Все мои помыслы – весь я в России». (Письмо от 25 февраля (9) марта 1861 года.) И умолял Анненкова осведомить его о настроениях в русской деревне после шока эмансипации. «Здесь, – писал он ему, – господа русские путешественники очень взволнованы и толкуют о том, что их ограбили». (Письмо от 22 марта (3) апреля 1861 года.)
Наконец 21 апреля (3) мая 1861 года он отправился в дорогу. По приезде в Спасское он занялся определением судьбы своих крестьян. Согласно новому статусу, каждый мужик получал в полную собственность свой дом, прилегающий к нему участок и надел, равный тому, который обрабатывал раньше. Государство выдавало компенсацию деньгами за этот надел помещику, а крестьяне должны были в течение 49 лет вернуть долг государству по шести копеек на предоставленный рубль, включая амортизацию и проценты. Мировые посредники на общественных началах, избираемые из почетных граждан местности, должны были наблюдать за разделом. Чтобы определить площадь предоставляемых бывшим крепостным наделов, следовало принимать во внимание характер почвы, климат, местные обычаи. Исходя из этого Россия была разделена на три зоны: черноземные, или плодородные, земли, неплодородные земли, степи. Эта сложная система вызывала недовольство и помещика, который считал, что у него отняли состояние, которое унаследовал от предков; и мужиков, которые не понимали, почему господские земли не передаются им целиком и бесплатно. Тургенев, который ожидал вздоха облегчения со стороны народа, был разочарован. Вместо братского сближения между освобожденными крепостными и их старыми хозяевами он видел с обеих сторон рост недоверия, лжи, враждебности. Каждая сторона старалась обмануть другую. Жестоко спорили за определение малейшей пяди земли при установке межевых знаков. «С моими крестьянами дело идет – пока – хорошо, – писал Тургенев своему другу Полонскому, – потому что я им сделал все возможные уступки, – но затруднения предвидятся впереди». (Письмо от 21 мая (2) июня 1861 года.) И тому же Полонскому говорил: «Будем мы сидеть поутру на балконе и преспокойно пить чай и вдруг увидим, что к балкону от церкви по саду приблизится толпа спасских мужичков. Все, по обыкновению, снимают шапки, кланяются и на мой вопрос: „Ну, братцы, что вам нужно?“ – отвечают: „Уж ты на нас не прогневайся, батюшка, не посетуй… Барин ты добрый, и оченно мы тобой довольны, а все-таки, хошь не хошь, а приходится тебя, да уж кстати вот и их (указывая на гостей) повесить“. А Анненков получил от Тургенева следующее признание: „Мои уступки доходят до подлости. Но Вы знаете сами, что за птица русский мужик: надеяться на него в деле выкупа – безумие. <<…>> Всякие доводы теперь бессильны“». (Письмо от 7 (19) июня 1861 года.)
