Получив наследство, он жил теперь в Москве, в Петербурге, давал обеды, посещал салоны и радовался успехам своих первых рассказов. Его комедии имели равно успех у публики. Перед премьерой «Провинциалки» он очень волновался: «Когда поднимали занавес, я очень тихо произнес ваше имя, – писал он Полине Виардо, – и оно принесло мне счастье». В конце спектакля раздался гром аплодисментов. «Я был готов ко всему, но только не к такому успеху! – писал он ей же. – Вообразите себе, что меня вызывали с такими неистовыми криками, что я убежал совершенно потрясенный, словно тысячи чертей гнались за мной. <<…>> Я очень жалею, что удрал, так как могли подумать, что я притворяюсь». (Письмо от 17 (29) января 1851 года.)
Одновременно с театральными успехами Тургенев дорабатывает свои деревенские рассказы. Он мечтает издать их отдельной книгой под названием «Записки охотника». Однако позволит ли цензура, разрешившая когда-то публикацию разрозненных рассказов, издание их отдельной книгой, которая представит Россию в мрачном свете? Для того чтобы продвинуть дело, Тургенев обращается к некоему Кетчеру, переводчику Шекспира, закадычному другу Белинского, Станкевича и Герцена. Он мечтает посвятить книгу Полине Виардо. «Вы еще не ответили на мою просьбу относительно посвящения; надеюсь, что вы не захотите отказать мне в этом счастье, тем более что для публики будут стоять только три звездочки». (Письмо от 1 (13) ноября 1850 года.)
Весной 1851 года, вздыхая по Полине Виардо, он влюбился в красивую крепостную горничную своих братьев Тургеневых – Феоктисту Петровну Волкову, которую выкупил очень дорого, дал свободу и сделал своей любовницей. Эта продиктованная лишь физической необходимостью связь оставляла незанятым его ум, позволяла мечтать о другой, божественной, о той, кому он восторженно писал: «Я бесконечно целую вам ноги. Тысяча благодарностей за милые ноги». (Там же.)
К постановке на сцене готовилась его следующая пьеса – «Где тонко, там и рвется». 20 октября актер Щепкин представил его Гоголю, автору «Мертвых душ», творчеством которого Тургенев восхищался. Писатель встретил их, стоя за конторкой с пером в руке. Он был одет в темное пальто, зеленый бархатный жилет, коричневые панталоны. Гоголь выглядел усталым и постаревшим. «Длинный, заостренный нос придавал физиономии Гоголя нечто хитрое, лисье, – напишет Тургенев, – невыгодное впечатление производили также его одутловатые, мягкие губы под остриженными усами; в их неопределенных очертаниях выражались – так по крайней мере мне показалось – темные стороны его характера: когда он говорил, они непонятно раскрывались и выказывали ряд нехороших зубов; маленький подбородок уходил в широкий бархатный черный галстук. <<…>> „Какое ты умное, и странное, и больное существо!“ – невольно думалось, глядя на него». (И.С. Тургенев. «Гоголь». Воспоминания.) Неразговорчивый обычно Гоголь на этот раз был расположен к общению. Он говорил об искусстве, литературе, восхищался рассказами гостя. Тургенев сидел рядом на диване и слушал с благоговением. Однако, когда Гоголь заговорил о необходимости цензурного надзора, он поспешил сменить тему разговора. Гениальный автор «Ревизора» и «Мертвых душ» неожиданно предстал в образе реакционного упрямого газетного писаки, каковым он стал в последнее время под давлением своего окружения. Некоторое время спустя Тургенев увидел его во время публичного чтения «Ревизора». 24 февраля 1852 года на утреннем заседании общества посещения бедных он узнал от Панаева о смерти писателя. Потрясенный известием, он написал Полине Виардо во время заседания: «Нас постигло великое несчастье: Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, все – 2-й том „Мертвых душ“, множество оконченных и начатых вещей, – одним словом, все! Вам трудно оценить всю огромность этой столь жестокой, столь невосполнимой утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был не просто писатель: он нам открыл нас самих». (Письмо от 21 февраля (4) марта 1852 года.) А два дня спустя делился своими переживаниями с публицистом Феоктистовым: «Кажется, что какие-то темные волны без плеска сомкнулись над моей головой – и я иду на дно, застывая и немея». (Письмо от 26 февраля (9) марта 1852 года.)
Потрясенный событием, Тургенев написал некролог: «Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти слова?.. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить… Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся как одной из слав наших!»
В статье не было ничего крамольного, однако у полиции Николая I любой шум вокруг имени Гоголя вызывал подозрение. В Петербурге цензор запретил публикацию панегирика. Тургенев переслал рукопись в Москву. Более снисходительный московский цензор дал разрешение. Статья появилась 13 марта 1852 года в газете «Московские ведомости» за подписью «Т…в». Некоторое время спустя Тургенев был арестован «за неповиновение и нарушение цензурных правил» и заключен в тюрьму Адмиралтейства. Он провел там в очень сносных условиях целый месяц. В хорошей комнате, с хорошей едой, книгами, к нему приходили друзья. Чтобы развлечься, он изучал польский язык и писал повесть «Муму». Это произведение было навеяно давно ушедшими в прошлое событиями, которые произошли в Спасском во времена жестокого правления Варвары Петровны. С пером в руках писатель в который раз сводил счеты с матерью, властный характер которой отравил его юность. Даже после ее смерти этот слабый, но не смирившийся человек продолжал судить ее преступления. В сознании Тургенева эта очень простая история была протестом против крепостного права. Однако славянофил Аксаков увидел в ней нечто другое: «Это олицетворение русского народа, его страшной силы и непостижимой кротости, его удаления к себе и в себя, его молчания на все запросы, его нравственных и честных побуждений». (Письмо И.С. Аксакова к И.С. Тургеневу от 4 октября 1852 года.)
Наконец, 16 мая 1852 года Тургенев вышел из тюрьмы, однако в дополнение к наказанию приказано было выслать его в Спасское под надзор местной полиции. «Мой арест, вероятно, сделает невозможным печатание моей книги в Москве», – писал он Полине Виардо. (Письмо от 1 мая 1852 года.) «Запискам охотника» тем временем, вопреки всем ожиданиям, было дано цензурное разрешение. Книга вышла в начале августа 1852 года. Между тем рапорт цензора Волкова предупреждал об опасности подобных публикаций: «Не думаю, чтоб все это могло принести какую-нибудь пользу или хотя бы удовольствие благомыслящему читателю; напротив, все подобные рассказы оставляют по себе какое-то неприятное чувство». Николай I приказал отправить в отставку московского цензора Львова, который дал разрешение на издание книги, представляющей помещиков в неблаговидном свете. «Записки охотника» тем временем дошли до читателей. Их успех был так велик, что первое издание разошлось в несколько месяцев. Все известные писатели оценили по достоинству талант автора. Письменный стол Тургенева завалили восторженные письма. Он был счастлив, хотя внешне старался быть сдержанным. «Я рад, что эта книга вышла, – писал он Анненкову, – мне кажется, что она останется моей лептой, внесенной в сокровищницу русской литературы, говоря слогом школьных книг. Я сам перечел „Записки“ на днях: многое вышло бледно, отрывчато, многое только что намекнуто, иное неверно, пересолено или недоварено – зато иные звуки точно верны и не фальшивы – и эти-то звуки спасут всю книгу. Но до полноты созданья все это еще далеко, и стоит прочесть какого-нибудь мастера, у которого кисть свободно и быстро ходила в руке, чтобы понять, какой наш брат маленький человечек. Я эти дни все читал Молиера – одна какая-нибудь… как напр. Пурсоньяк – своей силой, веселостью, свежестью и грацией – просто положила меня ничком. <<…>> Перо потом как-то из рук валится». (Письмо от 14 (26) сентября 1852 года.)
