На самом же деле Екатерина любит недостатки России, хотя и клянется навести порядок. Сформировавшаяся в западной культуре, она, с ее ясностью, привычной к классификации, с практичным умом и непобедимой жизненной силой, и раздражена, и очарована небрежностью, мечтательностью, фатализмом и внезапными выходками этого народа, ставшего ее народом. Она находит его великим и прекрасным. Ей хотелось бы быть достойной его. В порыве восторга она напишет: «Никогда мир не создавал человека более мужественного, положительного, честного, гуманного, добродетельного, щедрого и услужливого, чем скиф (иначе говоря, русский). Никто не сравнится с ним по правильности черт, по красоте и цвету лица, по статности, стройности и росту, с руками и ногами или плотными, или нервными и мускулистыми, с густой бородой, с длинной и обильной шевелюрой. От природы он прям и честен, чужд хитрости и притворства, презирает эти уловки. Он несравнимый пехотинец и кавалерист, моряк и эконом. Никто не любит так детей и близких своих. У него врожденное уважение к родителям и начальству. Он быстро и точно выполняет приказы, он верен, как никто».
Такое объяснение в любви, которое могло быть адресовано Григорию Орлову, на деле относится ко всей стране. Та же Екатерина скажет позже своим врачам: «Выпустите из меня последнюю каплю немецкой крови, чтобы в жилах моих осталась лишь русская кровь». Страстно любя Россию, Екатерина вполне серьезно относится к слову «матушка», каким величают ее верноподданные. Она хотела бы для всех воплощать теплоту, помощь, провидение. Вот что она пишет: «Будьте ласковы, гуманны, доступны, участливы и либеральны. Пусть величие ваше никогда не мешает вам с участием снизойти до малых и почувствовать себя на их месте, и пусть эта доброта не расслабляет никогда вашу власть и уважение их к вам». Она лично рассматривает челобитные на ее имя и обещает исправить несправедливость. Однако очень скоро поток прошений захлестывает ее, и она оставляет без ответа три четверти их. Когда направляется пешком в церковь или в Сенат, просители толпятся на проходе, и однажды она оказалась окруженной живой стеной. Полиция пытается кнутами разогнать толпу, но императрица протягивает руки, чтобы защитить свой народ. Ее символический жест вызывает в толпе благодарные слезы. Случай этот, многократно пересказанный, дополненный подробностями и приукрашенный, становится легендой во славу матушки. Для возвышения своей популярности она отменяет балы и маскарады, столь любимые императрицей Елизаветой, на которых она так скучала в бытность великой княгиней. Правда, организованные ею празднества будут стоить во сто крат дороже, чем увеселения ее предшественницы, и все же никто не сможет упрекнуть ее, ибо эти деньги она потратит не для своего удовольствия, а во славу империи. Каждая лента на ее платьях, каждая жемчужина в ожерелье, каждая люстра в залах ее дворцов, каждая ракета в фейерверке предназначаются для утверждения ее престижа, а следовательно, и престижа России в глазах заграничных гостей. Для себя она экономно тратит деньги, но для других хочет быть щедрой. И в день коронации все увидят это! Портные, закройщики, ювелиры и сапожники Санкт-Петербурга завалены заказами. Туалеты императрицы и ее двора должны затмить все, что видели в подобных случаях в самых богатых странах Европы.
Между примеркой и заседанием Сената Екатерина решает проблему Курляндии, усилив потихоньку партию Бирона, доказавшего ей свою преданность. Таким образом, по ее подсчетам, Курляндия подпадает под влияние России до того, как будет к ней присоединена. Затем она принимается за Польшу. По ее планам, подобно Курляндии, Польша должна быть в сфере российского влияния. Позже, когда смутные годы подготовят умы к принятию радикальных решений, можно будет аннексировать всю эту несчастную страну или часть ее. Нынешний король Август III тяжело болен, и нельзя допустить, чтобы Франция или Австрия подобрали для него наследника, удобного для них. Короля для Польши Екатерина давно подобрала – это ее безутешный любовник красавец Станислав Понятовский. Высланный из Санкт-Петербурга, он и не подозревает, что она подготовила для него официальное будущее. Он мечтает отнюдь не о политике. Хотел бы вернуться к этой женщине, которую он по-прежнему любит, вновь вкусить сладость ее уст, нежность голоса и содроганье бедер. Он так и пишет ей об этом в своих пылких посланиях, не подозревая, что она давно заменила его Григорием Орловым. Узнав о смерти Петра III, он ликует: свободна! она свободна! Она призовет его, он прилетит на крыльях любви, и, быть может, они поженятся! И вновь засыпает ее письмами. Его настойчивость причиняет ей беспокойство. Неужели он ничего не понял? Этому безумному ребенку она пишет о деталях дворцового переворота и умоляет его не проявлять беспокойства:
«Настоятельно прошу Вас не спешить с приездом сюда, ибо Ваш приезд, в нынешних обстоятельствах, был бы опасен для Вас и вреден для меня. Переворот, произошедший в мою пользу, – чудо; единодушие его творцов невероятно. Я обременена делами и не смогла бы уделить Вам достаточно внимания. Всю мою жизнь я буду почитать Вас и стремиться быть полезной Вашей семье, но сейчас здесь все в критическом состоянии, и это очень важно. Вот уже три ночи я не сплю и за четыре дня только дважды поела».
[68]
Через месяц она вновь пишет:
«Все умы еще в смятении. Прошу Вас воздержаться от приезда сюда, чтобы не добавить смуты. Ваше письмо получила. Регулярная переписка будет очень трудной, у меня тысячи причин быть весьма осторожной в хранении нежных писем, и совершенно не имею времени писать таковые. Я в затруднительном положении… Не могу Вам всего рассказать, но это правда… На мне лежит груз правления. Прощайте, в жизни бывают престраннейшие положения».
Начало письма удивляет Станислава Понятовского еще больше, чем меланхолическое предупреждение в конце послания. Внезапно Екатерина предлагает ему стать королем и шлет, словно речь идет о корзине с устрицами, записку такого содержания: «Высылаю Вам срочно графа Кайзерлинга в качестве посла в Польше, чтобы он, в случае смерти Августа III, сделал Вас королем польским».
Он глазам своим не верит. И вместо того чтобы обрадоваться, приходит в отчаяние. На что ему престол польский? Он никогда не думал и не желал этой чести, ибо тогда он будет разлучен с любимой женщиной. Ведь хочет-то он не сидеть на троне Августа III, а лежать в постели Екатерины. И хотя она умоляла его не писать ей, он шлет одно отчаянное послание за другим. Она отвечает: «Эта переписка для меня очень опасна. Я же на виду. Должна быть вне подозрений. Надо идти вперед. Успокойтесь. Высказывать мои внутренние секреты было бы нескромно… Если услышите, что вновь взволновались войска, знайте, что это может произойти лишь от избытка любви их ко мне, и это начинает меня тяготить. Они до смерти боятся, чтобы со мной ничего не случилось. Каждый раз, когда выхожу из дворца, меня приветствует ликующая толпа. Одним словом – энтузиазм, как во времена Кромвеля».
Позже она уточнит: «Если приедете сюда, нас могут задушить обоих». И дальше: «Тот факт, что я Вам отвечаю, уже излишен: я не должна была бы это делать… Роль свою я должна исполнять исправно. От меня ждут чудес».
А ему-то никаких «чудес» не надо. Цель его – земная любовь, счастье человеческое, без политики, без короны. Вопреки ее запретам он пишет об этом Екатерине. В своем экстазе он зовет ее настоящим именем Софи, а не тем, чужим, под которым стала она русской императрицей и которое вот уже четыре года разделяет их как барьером:
