Согретый словами Тейлора не хуже, чем сам Тейлор – своими одеялами, Дюма приступил к чтению второго акта. Сцены сменяли одна другую, королевский комиссар все так же одобрительно кивал, и Александр в конце концов совершенно успокоился. Перевернув последнюю страницу рукописи, он уже нисколько не сомневался в том, что ему удалось завоевать уважение, а может быть, и восхищение хозяина дома. В самом деле, Тейлор сказал, что пьеса ему нравится, и объяснил, что надо делать дальше, в ближайшие дни: теперь автору следует прочесть «Христину» комитету Французского театра. Чтение было назначено на двадцатое марта.
Явившись в этот день в театр, Александр застал там ареопаг актеров, собравшихся вокруг длинного стола, накрытого зеленым сукном. Дамы были в украшенных цветами шляпах, мужчины одеты во фраки. На всех лицах – выражение доброжелательного и сдержанного внимания. Оказавшись перед этими неумолимыми, по слухам, судьями, Александр решился поставить на карту все. Он чеканил стих и менял интонации в соответствии с тем, к какому переходил персонажу. Когда же, совершенно измученный и оробевший, он наконец умолк, раздались громкие похвалы. Однако ликовать оказалось рано: после тайного совещания комитет объявил, что «Христина» будет принята лишь после нового чтения или же после того, как рукопись побывает в руках арбитра, выбранного труппой из числа писателей, внушающих ей доверие. Отсрочка? Повод отклонить пьесу? Александр, безоглядный оптимист, счел это простой формальностью. В его представлении все было очень просто: пьеса понравилась, пьесу единодушно одобрили и, после того, как он внесет в первоначальный текст незначительные поправки, ее будут играть величайшие актеры эпохи.
Безумно гордый, словно только что из объятий первой своей любовницы, он спешил объявить новость женщине, которая, как никто другой, могла за него порадоваться. Нет, не к Лор, матери своего сына, он бежал, размахивая руками и разговаривая сам с собой, и не к Мелани, чьей любовью еще вчера упивался до изнеможения, – он торопился к Мари-Луизе. В его глазах она стояла куда выше всех родительниц детей и дарительниц наслаждений. Нетерпеливо расталкивая прохожих, Дюма еле удерживался от того, чтобы не выкрикнуть им в лицо: «Вы-то не написали „Христину“! Вы-то не идете сейчас из Французского театра! Вас-то не расхваливали наперебой!»
«В своей радостной поспешности, – продолжает мемуарист свой рассказ, – я не мог верно рассчитать расстояние, перепрыгивая через сточную канаву, и плюхался в середину, я не замечал экипажей и бросался под ноги лошадям».
[40] Добравшись до предместья Сен-Дени, он обнаружил, что где-то по дороге потерял рукопись, но нисколько не огорчился из-за этого: пьесу-то он знал наизусть!
Человек, едва не задушивший Мари-Луизу объятиями и поцелуями, больше всего походил на веселого безумца. Мать сразу же встревожило возвращение Александра в неурочный час, когда, по ее разумению, «малышу» следовало сидеть в канцелярии, и он прерывающимся голосом рассказал ей о том, какую величайшую победу только что одержал над актерами Французского театра. Она слушала, прижав руку к сердцу, ослабевшая от смешанной с тревогой надежды. Как всегда, она боялась за их с Александром будущее. Он слишком быстро увлекается. Не будут ли в канцелярии недовольны тем, что он забросил работу ради призрачного театрального блеска?
– Но что с нами будет, если твоя пьеса провалится, а место ты потеряешь? – простонала она.
– Напишу другую пьесу, которая будет иметь успех! – весело успокоил он ее.
Утешив таким образом мать, Александр вспомнил о том, что комитет, конечно, прекрасно принял «Христину», но для того, чтобы она была принята окончательно, в пьесу следует внести некоторые изменения, после чего ее должен одобрить автор, пользующийся доверием у актеров Дома Мольера. В ту же ночь он восстановил пьесу слово в слово, как была, и переписал ее набело, отшлифовав мельчайшие детали. Результат показался ему безупречным.
Французский театр попросил высказать свое мнение о пяти актах, созданных молодым Дюма, академика Бенуа Пикара, автора посредственных комедий. Александр забеспокоился. «Пикар был не способен понять „Христину“ ни по форме, ни по сути, – напишет он в воспоминаниях. – Я отбивался, как только мог, от третейского суда Пикара».
[41] Но комитет с актером Фирменом во главе настаивал на том, чтобы решение непременно осталось за академиком, Фирмен даже предложил Александру сопровождать его, когда он отправится на «экзамен». Дюма долго сопротивлялся, потом сдался и дал согласие представить назначенному арбитру переписанную набело рукопись, свернутую в трубочку и даже перевязанную хорошенькой ленточкой, которую Мари-Луиза выбрала сыну «на счастье».
Фирмен, как и обещал, отправился к судье вместе с ним. Их принял маленький горбун с пронзительным взглядом и длинным лисьим носом. Неделю спустя они снова пришли к Пикару, на этот раз за ответом. Приговор обрушился, словно нож гильотины: пьеса никуда не годится! Пикар с желчной любезностью посоветовал начинающему собрату бросить литературу и вернуться к занятиям писца. «Если я могу позволить себе дать вам совет, возвращайтесь в контору, дитя мое, возвращайтесь в контору!»
Совершенно ошеломленный и утративший всякую надежду Александр забрал рукопись, испещренную пометками, восклицательными знаками и крестиками на полях. Назавтра же он показал ее Тейлору, которому «Христина» так нравилась раньше. Королевский комиссар был раздосадован тем, насколько мало с ним считаются в его собственном театре, и тут же решил узнать мнение Шарля Нодье: он-то настоящий писатель, способный и чувствовать, и здраво судить! Прочитав пьесу, Шарль Нодье вернул ее с такими словами: «По чести и совести заявляю, что „Христина“ – одно из самых замечательных произведений, какие я прочел за последние двадцать лет». Тейлор торжествовал, и Дюма вместе с ним. «Понимаете, – объяснял Тейлор новичку при новой встрече, – мне это было необходимо для того, чтобы действовать наверняка. Вы будете еще раз читать пьесу в субботу, готовьтесь!»
По окончании повторного чтения перед комитетом Французского театра пьеса была принята единогласно, автора попросили только внести несколько мелких поправок по желанию актера Самсона. После этой окончательной правки пьеса снова была представлена комитету и на этот раз принята без голосования. Теперь оставалось преодолеть последнее препятствие: кордон цензуры.
Александр, состоявший на службе у герцога Орлеанского, который считался либералом, тем самым делался подозрительным в глазах ультрароялистов. Как и следовало ожидать, ответ цензоров, датированный 30 мая, нимало не обнадеживал: несмотря на то что в пьесе есть несколько удачных сцен, говорилось там, в ней «много погрешностей, которых легко было избежать». Заключение: «два последних акта следует переработать». На этот раз сам герцог Орлеанский почувствовал себя задетым нелестными высказываниями привередливых господ цензоров. В конце концов это к «его» человеку мелочно придираются из-за пустяков. И он поручил Бровалю заступиться за Дюма перед графом Мартиньяком. Александр, со своей стороны, счел необходимым написать этому высокопоставленному лицу письмо с заверениями в совершеннейшей своей преданности, а заодно и напомнить о заслугах отца: «Я – сын генерала Александра Дюма, мне двадцать пять лет,
[42] произведение, которое сейчас находится в ваших руках, стало бы первой моей пьесой, сыгранной во Французском театре. У моей матери не было ни состояния, ни пенсии, когда герцог Орлеанский дал мне место в своей канцелярии; с тех пор мы с матушкой живем на мое жалованье. […] Если ваше превосходительство даст себе труд прочесть мою драму „Христина“, вы заметите, что нигде в ней я не стремился к успеху, на что-то намекая. […] Напротив, я неизменно добивался воздействия при помощи самого сюжета, который ни на миг не отступает от Истории».
