После долгих совещаний братья придумывают, как повести себя с противником, – «выкуп» будет передан Львом Давыдовым, мужем Александры. Так имя баронессы никогда не будет упомянуто. Чайковский обещает баронессе, что даже самые близкие к нему люди не будут знать, что за благословенная рука приносит ему покой и свободу. Надежда боится преждевременно радоваться соглашению, достичь которого было столь трудно. Но то, что Чайковский пишет ей в Браилов, 21 мая 1878-го, переполняет ее неудержимой радостью. «Я получил письмо от известной особы на множестве страниц. Среди феноменально глупых и идиотических ее рассуждений находится, однако же, формально высказанное согласие на развод. Прочтя это, я обезумел от радости и полтора часа бегал по саду, чтобы физическим утомлением заглушить болезненно-радостное волнение, которое это мне причинило. Нет слов, чтобы передать Вам, до чего я рад! Я решил, что мне необходимо в начале июня съездить в Москву, чтобы дать ход делу. Нужно поскорей, поскорей; я не успокоюсь, пока не найду ходатая по делу, вообще не заведу машины, не узнаю, как устроить формальности, и т. д. Не правда ли, это лучше?»
Конечно же, Надежда согласна с ним, и вот процедура начата. Чайковский добивается раздельного проживания; развод остается гипотетическим. Самое время расцеловать брата Анатолия, ужасно побледневшего, похудевшего и нервного, и вот он снова в Каменке, где, несмотря на болезнь печени у сестры Александры и недисциплинированное поведение племянников, он с азартом работает над «Сюитой для оркестра» и подумывает об опере, которая могла бы стать «Ромео и Джульеттой», или «Причудами Марианны», или «Орлеанской девой» по Шиллеру. О последнем проекте он напишет Надежде: «Для музыки есть чудные данные, и сюжет еще не истасканный, хотя им уже и воспользовался Верди».
[14]
Однако на лето он предпочитает комфортабельный дом в Браилове, который баронесса, неутомимая путешественница, полностью предоставила ему на время своих путешествий по Европе. Затем, подлечившись свежим воздухом, одиночеством и тишиной, он возвращается в Москву, свое неизменное пристанище. Здесь он получает многочисленные письма, в которых Надежда делится с ним своими впечатлениями искушенной путешественницы и любительницы музыки, пред суровым судом которой предстает все, что не является творением ее кумира. Он пишет ей до востребования в Париж, в Сан-Ремо, во Флоренцию... Во время первого пребывания в Париже, в сентябре 1878-го, она посетила концерты, руководить которыми Чайковский отказался и в которых с успехом играл роль пианиста и дирижера Николай Рубинштейн. Программа состояла из произведений Чайковского, Глинки, Римского-Корсакова... По возвращении с одного из концертов, 6 сентября 1878 года, Надежда, в смятении, почти в слезах, пишет своему возлюбленному композитору о том, что она почувствовала при прослушивании «Бури». «Когда раздались первые ее звуки, я забыла про всех и все. В зале царствовала мертвая тишина; казалось, что все притаили дыхание. Когда послышался этот аккорд с задержанием, у меня все нервы задрожали, а дальше... дальше я уже забыла совсем Париж, глупую публику, патриотическое тщеславие и весь мир, – передо мною была только „Буря“, любовь и их невидимый автор, разливающий широкие, роскошные звуки, способные наполнить весь мир, доставить человеку счастие, добро, наслаждение. О боже мой! Я не могу вам передать, что я чувствую, когда слушаю Ваши сочинения. Я готова душу отдать Вам, Вы обоготворяетесь для меня; все, что может быть самого благородного, чистого, возвышенного, поднимается со дна души».
Так, три месяца кряду она посещает российские концерты в рамках Всемирной выставки, когда в программе значатся произведения Чайковского. К скрупулезным отчетам, которые она затем отправляет ему, она прилагает выдержки из парижской прессы, в целом благожелательной, но недостаточно, по ее мнению. Возможно, именно растущая слава его произведений за рубежом и желание посвящать творчеству больше времени подтолкнули Чайковского серьезно задуматься о том, чтобы оставить Московскую консерваторию? Однако из-за денежных затруднений, которые неизбежно повлечет за собой столь радикальный шаг, прежде чем решиться на него, он вынужден испросить совета у своей щедрой покровительницы. Исполненная гордости оттого, что он советуется с ней о будущем своей карьеры, она незамедлительно отвечает ему 20 сентября 1878 года: «Спешу отвечать Вам на Ваш вопрос, что я буду чрезвычайно рада, если Вы оставите консерваторию, потому что я давно уже нахожу величайшим абсурдом, чтобы Вы с Вашим умом, развитием, образованием, талантом находились в зависимости от грубого произвола и деспотизма человека, во всех отношениях низшего от Вас... Я не позволяла себе давать Вам никаких советов по предмету Ваших занятий в консерватории, но искренно желаю, чтобы Вы бросили место, соединенное с подчинением нашему общему другу. Что касается пользы, которую Вы принесли бы грядущим поколениям Вашим преподаванием, то я нахожу, что Вы гораздо больше приносите ее Вашими сочинениями, а не зачеркиваниями квинт и октав. Для этого есть много таких, которые ни для чего другого не годны, Вы же оставляете в искусстве такие памятники, которые будут служить наилучшим руководством, образцом для учащегося юношества». В этом же письме, поскольку он объяснял ей, что слишком любит Россию, чтобы все время иметь ее перед глазами, и что желал бы провести половину жизни за границей, она поощряет его путешествовать время от времени, как делает она сама: «Именно так я и распределяла Вашу жизнь, чтобы часть времени Вам быть в деревне, в России, а другую часть за границею, и я очень радуюсь, что и в этом сошлись наши мысли. Я, вероятно, проведу зиму за границею. Приезжайте куда-нибудь поближе, мой милый друг, – как бы я была рада. Приезжайте на Lago di Como, там ужасно хорошо и есть много мест, кроме Bellagio, по берегу озера. Как было бы славно, если бы мы жили на расстоянии одной или двух верст или на двух берегах озера».
Энтузиазм Надежды заразителен. Чайковский подает заявление об уходе из консерватории, с меланхоличным облегчением думая о двенадцати годах, проведенных в этих стенах. 7 октября 1878 года он покидает Москву, направляясь во Флоренцию. В этом городе его с нетерпением ждет баронесса фон Мекк, с ее твердым намерением никогда не встречать его во плоти.
Это бесконечное «избегание» кажется ей как никогда необходимым для счастья их необычной четы. Нет ничего легче для них, чем быть одновременно невидимыми и присутствующими, поскольку она живет в верхней части города, на вилле «Оппенхайм», на Виале-дей-Колли, а для него сняла квартиру, в которой он будет далеко от ее глаз, но близко к сердцу. Она поручила скрипачу Пахульскому, сменившему Котека в ее свите придворных музыкантов на побегушках, встретить Чайковского на вокзале и проводить его в приготовленную для него квартиру. Стол венчает букет присланных ею цветов, к которому приложена написанная ее рукой записка: «Здравствуйте, мой милый, дорогой, несравненный друг! Как я рада, Боже мой, как я рада, что Вы приехали! Чувствовать Ваше присутствие вблизи себя, знать те комнаты, в которых Вы находитесь, любоваться теми же видами, которые и у Вас перед глазами, ощущать ту же температуру, как и Вы, это такое блаженство, которого никакими словами не выразишь!»
