А что делать, если он на тебя идет, и глаза… как шайтан поселился.
Уцелевшие ушли в горы, там переждали. Потом спустились, начали думать, как дальше жить.
Самое простое – жить, как предки жили, набегами. Грабить неверных.
Полковник оставил их с группой заслона на станции, ждать их из Харькова. Но они решили: зачем сидеть на станции, если можно по окрестностям пошмонать? Вот, нашли живую деревню русистов, рабов взяли. Мунаев уединился с бабой, решив – гулять так гулять.
А теперь вот он смотрел на улицу и видел, как братья мертвые лежат. Один из них был из спецназа.
На улице никого видно не было, не слышно было выстрелов. Мунаев понял, что работают снайперы.
Решение пришло само собой – валить огородами. Нехрен разбираться… у него есть пистолет, автомат, если че, три полных рожка, и к пистолету два – пистоль турецкий, не ПМ там какой. Отобьется, если только монстр не попадется, найдет транспорт, доедет до своих…
И больше Мунаев ничего не успел понять, потому что на голову что-то тяжело опустилось сзади, в глазах сверкнуло, и он провалился в темноту.
– Первый, машина. Первый – машина.
– Вижу.
Машина была «Газель», но на усиленной подвеске и с какими-то странными, но явно заводскими фарами, похожими на фары армейского «УАЗа». Кабина двойная.
– Работаю по движку.
Хлопнула СВД, еще раз – машина начала терять скорость.
С пассажирского места выскочил абрек с автоматом, дал длинную очередь неведомо куда. Бросился бежать в поле, поскользнулся, упал.
Второй – с водительского – бросил автомат, заголосил:
– Не стреляй, брат, да! Я сам мент! Я сам мент!
– Третий, вижу зомби. Больше движения нет.
– Убери его.
– Плюс… зомби нет, движения нет.
Самое главное тут – не поспешить. Сейчас сотовой связи нет, подмогу не вызвонишь. Но, с другой стороны, могут по договоренности подъехать. Тогда хреново.
– Однерка – Глазам, движение видите?
– Минус, движения нет.
– Однерка – всем, иду к центру села. Двойка, контролируй другую сторону.
– Я двойка, у нас тут пленные, трое.
– Принял.
Я кивнул своим.
– Пошли.
Перебежками, целясь во все стороны, двинули в село. Дорога прямая, просматривается – но береженого бог бережет.
Двое бегут – двое лежат. И так по десятку, по два метров.
– Движение справа!
Я был как раз справа, вскинул автомат.
Баба. Едва на спуск не нажал – расхристанная, но живая. Похожа на зомбака, если честно. Палец едва сдержал.
– Лежать!
Чтобы было понятно – выстрелил рядом с головой.
– Ложись!
Если не ответит – буду валить.
– Не подходи! Убью!
Живая.
– Ложись! Работает спецназ!
– Не подходи!
Точно живая.
– На месте всем!
Начал подходить, целясь.
– Ложись, дура. Убью ведь!
Что с ней сделали?
– Свои мы. Русские…
Баба смотрела на меня и тихо тряслась. Хоть на землю села…
Пришла в себя она только после двух глотков водки, назвалась Люба. Тут их было одиннадцать человек, считая двух детей. Одна старшая, другой малый совсем. Старшую, понятное дело, изнасиловали…
Я мрачно посмотрел на сидящих под стволами пленных. Ладно, сейчас и с ними разберемся, никто не уйдет…
– Вы вообще кто такие?
– С города мы, коммуна у нас тут. До… этого еще переселились. Решили на земле, на природе жить.
Это надо же.
– С какого города?
– С Питера.
Е-мое…
– Давно тут?
– Как началось.
– Крышует кто?
– Раньше Дикий был. Потом убили его.
– Давно?
– Не знаю. Месяца три, наверное. Может, четыре.
Меня передернуло. Все никак не привыкну, что на диких землях не ведется счет времени. Мы ведем, а они – нет.
– Старший у них кто?
Она показала.
– Этот.
– Чем ты его?
– Утюгом…
– Молодец.
– Он увидел, – зачастила, – увидел, как эти… как вы… к окну. Я его… утюгом…
– Молодец.
Она вдруг разрыдалась – некрасиво, истерично, как прорвало. Всем нам было не по себе от этого…
– Ну ладно, ладно. Вот, выпей… Выпей еще.
Вляпался.
– Послушай… послушай…
Люба ревела… пришлось влепить пощечину. От пощечины она замолчала – как выключило.
– Мы с Урала. С Ижевска.
– Откуда?
– С Ижевска…
Я оглядел пацанов – всех, кроме тех, кто был на фишках. И все они как один едва заметно кивнули.
– У нас там… нормально, в общем. Плохо, но нормально. Рабов нет, бандитов нет, мы по-людски живем. Хочешь, поедем с нами. Мы домой едем.
Она лупала глазами.
– Но… нас одиннадцать человек… и корова…
– Какая корова?
– Майка.
– Какая еще майка?
Я не понял, что Майя – так корову зовут.
– Коро-о-ова… – Люба снова разревелась.
– Корову придется оставить. Там возьмут тебя в колхоз, будет у тебя и корова. Тем, кто с детьми, первотелку бесплатно дают…
– Я ее не брошу… мы… только с ней и выжили… не брошу…
Я посмотрел на Сома, Сом пожал плечами:
– Вагон есть пустой. Загнать корову, травы кинуть, пусть с коровой едут. Молока попьем.
Тоже верно.
– Ладно, – решил я, – берем и корову. Собирайтесь.
Эти были чеченцы, я это сразу просек. Они от аварцев отличаются… чем? Помотаетесь – поймете, но отличаются.
Старший у них фээсбэшник был – при обыске ксиву нашли. Старший опер. Зачем носит? А затем, что на Кавказе очень важны любые знаки, которые показывают превосходство их гордого обладателя над безответным быдлом. Если завтра постановить, что каждый, кто считает себя старшим, должен вырезать на жопе в штанах дыру, чтобы пятая точка была видна, и так ходить – все кавказцы завтра же это сделают.
Лет тридцать, может, с чем-то. Немного, то есть, старший, но не совсем. Что-то вроде капитана или майора. На Кавказе важно и старшинство, потому младший по возрасту – никогда не будет главным над старшими.
