– Так, понятно. Сами знаете, учитель, полякам любить Государыню не за что. Надо понимать национальное их чувство.
– Верно, Август, но прежде всего нужна справедливость. И в самой нелюбви не должно допускать клеветы. А то, подумай – Пугачёвым готовы были заменить мудрую нашу Государыню, Великую Екатерину!.. А то ещё, что мне хорошо очень известно, – безродную, не помнящую себя, развратную девчонку готовы были проводить на Российский престол. А представь – удалось бы, расчленили бы, пораздавали бы Россию по кусочкам кому угодно. О, подлецы!.. Самоплюи!.. Ну вот, не будем об этом долго говорить. Ты, конечно, слыхал про героя нашего народного, богатыря русского, Александра Васильевича Суворова. Непобедимый наш герой! Весь свет его знает. Солдаты его обожают. Он совесть наша народная. В нём мудрость, любовь к отечеству и справедливость. Так вот он – совесть народная, чистая солдатская душа, которую нельзя ни в чём упрекнуть, весь устремление к Богу и правде, – когда входит в покои Государыни, сейчас же отвешивает перед божницею три земных поклона, отобьёт их, повернётся к Государыне и ей такой же, в землю лбом… Государыня бросается к нему. «Помилуй, Александр Васильевич!.. Что ты делаешь?.. Разве можно так?..» Суворов встаёт с колен, почтительно целует ручку государыни и говорит: «Матушка!.. После Бога – ты одна моя здесь надежда!..» Ты думаешь, Суворов не знал её, не понимал насквозь, не слышал всего того, что о ней болтают, а вот понял её, не осудил, не подсмотрел в её глазу сучка, но увидал только её громадную, всё покрывающую, всё преодолевающую любовь к России. А преодолеть ей пришлось многое. О победах, о завоеваниях, о реформах её говорить не стану – всё это на виду у всех, а вот узнай хорошенько ту борьбу за власть, за право вести Россию по тому пути, по которому она вела, немногие это знают, ибо многое до времени скрыто от людей. Узнай её всю, от раннего детства, узнай её несчастливое замужество, послушай, как много ей пришлось перенести даже и унизительного, узнай её твёрдость в решительные минуты, когда и мужчина растерялся бы, и я уверен, если ты всё это выслушаешь, не станешь больше повторять легкомысленные сплетни и злобную клевету на величайшую в мире монархиню. Если хочешь, послушай, а я тебе всё расскажу, как жила она, как формировалась из неё стальная, твёрдая, настоящая монархиня, Государыня Божией милостью.
– Ну как же не хотеть! Я за этим и в Россию приехал, я за этим к вам пришёл, чтобы услышать правду.
– Так вот, садись удобней, мой рассказ будет долог, не один осенний вечер займёт он.
Камынин со вкусом выпил большую дворцовую чашку чая, съел пирожное, тщательно утёр рот, глубже уселся в большое кресло, откинулся на спинку, закрыл на мгновение глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и начал спокойным, сытым, барским голосом…
Часть первая
ПРИНЦЕССА СОФИЯ-ФРЕДЕРИКА
I
Медлен, тягуч, но и в лютеранской печали своей торжествен звон колоколов кирки Святой Марии на главной штеттинской улице. Он отдаётся о каменные стены двух- или трёхэтажных, скучных однообразных домов, летит к синему апрельскому небу и отражается о голубую гладь широкого Одера.
Жители Штеттина выходят на улицу. Они столпились возле лавки, где торгуют канатами, корабельными блоками, снастями, круглыми фонарями и тяжёлыми медными компасами. Городок маленький, в нём живут тихо, мирно, дружно, патриархально, и всё каждому известно. И торжественный гулкий звон колокола говорит о том, что совершилось то, что со дня на день ожидалось.
– Ну что?.. Слава Богу?.. Всё благополучно?..
– Да, жалко… Не мальчик.
– И сынка Бог даст… Люди ещё молодые… А и девица, кто знает, может и какое счастье принесёт!
К большому каменному дому президента Штеттинской торговой палаты фон Ашерслебена, где стоял командир Ангальт-Цербстского восьмого пехотного полка генерал-майор князь Цербст-Дорнбургский Христиан Август, потянулись тяжёлые кареты, запряжённые парами и четвериками цугом, городская знать съезжалась поздравить князя. Городской советник прошёл пешком и пронёс громадный букет бледно-розовых тюльпанов. В доме внизу, в подвальном этаже, на кухне дружно стучали ножами. Двери второго этажа были раскрыты настежь, князь в высоком, волнистом парике на пороге принимал гостей и приглашал их в зал. Дам пропускали в наскоро убранную спальню княгини Иоганны, откуда ещё не была вынесена родильная кровать и где пахло куреньем и лавандовой водой. В кресле с золотой спинкой, на подушке с кружевами лежала спелёнутая девочка с розовым свежим лицом и косила маленькими узкими глазками на входящих дам.
Счастливая роженица в длинном шлафроке лежала на свежепостланной кровати и, улыбаясь, принимала поздравления.
Горничная с сердитым усталым лицом устанавливала в вазах принесённые цветы. Сладкий запах ландышей вытеснял запах лаванды, мыла и курений, лекарственный запах события.
Ребёнок сморщил маленькое лицо и чихнул. Все умилились.
– Смотрите!.. Чихает!..
– Ach, lieber Gott!..
[5]
В открытые окна солнце золотые лучи лило, с ними нёсся медленный, плавный звон с колокольни кирки Св. Марии.
– Бомм!.. Бомм!.. Бомм!..
Двадцать первого апреля (2 мая) 1729 года родилась будущая Императрица всероссийская Екатерина Великая – принцесса Цербстская София-Августа-Фредерика.
Из скромной квартиры президента торговой палаты родители Софии вскоре переехали в казённую квартиру в Штеттинском замке на берегу Одера. С этим замком и были связаны первые, ранние, детские воспоминания маленькой Софии.
В большие многостекольные, в частом свинцовом переплёте окна, на старые доски полов, изъеденные временем и жучком, с чёрными точками и линиями щелей, на каменные белённые извёсткой стены яркий падал свет. В комнатах тяжёлая, грубая деревянная мебель, кресла, стулья, которые не сдвинуть маленькой Софии, длинные лавки и рундуки, окованные железом с тяжёлыми замками. Двери из комнат выходили в длинный коридор. По нему было приятно бегать, испытывая с каждым днём крепнущую упругость маленьких ног, и, отбившись от няни, добежать до страшной, таинственной двери, за которой начиналась неизвестность, куда запрещено было ходить. Там была лестница на башню.
Вдоль коридора – большие окна, за ними – узкая полоса берега, за ней сад, за садом Одер: лодки, баржи, галиоты, шхуны и шнявы – чужой и чуждый мир, куда ребёнку так хотелось проникнуть.
В зале, с дубовым навощённым паркетным полом, по стенам висели портреты в тёмных тяжёлых рамах.
Когда мать была свободна, София водила её за руку от портрета к портрету.
На тёмном фоне резко выделялся белый парик, гладкий, с буклями у висков, бледное лицо, серо-синие глаза навыкате, тёмно-зелёный мундир с алым отворотом.
– Это, мама, кто?..
– Король прусский Фридрих… Папин начальник… Наш благодетель.
– А это?..
