– Ваше императорское величество…
– Постой… Я позову Алексея Григорьевича, Михаила Илларионовича и Ивана Ивановича, пусть послушают…
Она позвонила в серебряный литой колокольчик.
Когда приглашенные ею вошли, она попросила всех садиться лицом к окну, сама – она теперь боялась дневного света – села в кресло у маленького затейливого столика. Перед собой положила ключи Берлина.
– Ну, говори… В Берлине?..
– Ваше величество, в ночь с тридцатого сентября на первое октября моя дивизия последнею оставила Берлин и отошла к Франкфурту.
– Оставила Берлин, – глухим голосом сказала государыня. Она обеими руками взялась за ручки кресла. Лицо ее густо налилось кровью, и под слоем белил было видно, как потемнело оно. – Но… почему?..
– По приказанию фельдмаршала Салтыкова. Фельдмаршал узнал, что король спешит на выручку столицы, и послал мне приказание: «Тотчас же генералу Панину с первою дивизией отступить…»
– Но… почему он сам не стал спешить к Берлину? – с гневом воскликнула императрица. «Сущая «курочка», – подумала она. Но сейчас же овладела собою и наружно спокойно сказала: – Рассказывай все от самого начала. Ты ведь всему был смотрителем и участником.
– Первого сентября граф Салтыков заболел и сдал командование Фермору, оставаясь при армии. Мы передвинулись в Королат и стали делать демонстрации на левом берегу Одера. Чтобы прочно овладеть Берлином, надо было взять Глогау, а у нас для сего не было осадной артиллерии.
– Всегда у нас чего-нибудь да и нет. О чем думают!.. – вырвалось у императрицы.
– Был собран военный совет и решено произвести нападение на Берлин отрядом графа Тотлебена, который подкрепить корпусом Чернышева. Главным же силам следовать по обеим сторонам Одера на Кроссен и действовать смотря по обстоятельствам.
– Почему не всеми силами?.. Странные распоряжения! Вот лютый король никогда совета не созывает, но все сам один решает, – тихо сказал Воронцов.
Императрица посмотрела на него прекрасными, налитыми мучительной скорбью глазами.
– Дальше, – сказала она.
– Пятнадцатого сентября Тотлебен и Чернышев двинулись на Берлин, и двадцать первого Тотлебен был у стен города, а Чернышев в одном переходе у Фюрстенвальде. Граф Фермор получил сведения, что в Берлин с севера идут подкрепления, и приказал мне, бывшему у Губина, идти распашным маршем в Фюрстенвальде. Двадцать девятого сентября Салтыков с армиею подошел к Франкфурту и вступил в командование армией.
– Ось подивиться!.. На що было вступать? Всегда чего-нибудь напутает, – сказал с хохлацким спокойствием Разумовский.
– Двадцать второго сентября Тотлебен пытался напасть на Берлин, но нападение не удалось, и он отошел к Копенику, где уже был Чернышев.
– Сие – «пытался напасть» – подлинно великолепно… – сказала государыня. – С такими воеводами далеко не уйдешь. Мой отец не пытался нападать, а нападал… Ну, дальше…
– Граф Фермор приказал Чернышеву вторично атаковать Берлин, но без риска.
– Что сие значит, Петр Иванович?.. Где же на войне бывает без риска?.. Ну, продолжай рассказывать, как вы без риска атаковали, – с больной иронией сказала государыня.
– Мы узнали, что в Берлине под начальством принца Виртембергского сосредоточен корпус в двадцать шесть батальонов пехоты и сорок один эскадрон конницы, всего четырнадцать тысяч человек. У Чернышева на правом берегу реки Шпрее было двадцать три батальона и восемнадцать эскадронов, всего пятнадцать с половиной тысяч. У Тотлебена на левом берегу реки Шпрее восемь с половиной тысяч и около четырнадцати тысяч австрийцев Гюльзена.
– Есть уже такие «эхи», что оные жесточе всех себя показывали в Берлине. Грабили, как истые варвары, за чужой спиной, – сказал Шувалов.
– Город Берлин окружен большими предместьями. На правом берегу Шпрее – Шпандау, перед Королевскими воротами и Штритау. Все сие в каменных домах и окружено палисадом. Попасть можно только через шесть укрепленных ворот.
– Батюшка мой и не такие крепости бирал, – с тихим вздохом сказала государыня.
– На двадцать восьмое число сентября граф Чернышев решил атаковать город четырьмя колоннами: Пальменбаха, Лебеля, князя Долгорукова и Нумерса. Гусарам Подгоричани и казакам Краснощекова было приказано охранять правый фланг и тыл колонны Пальменбаха. Кирасиры и конногренадеры шли в интервалах меж колонн. Мы должны были начать движение в семь часов утра, после пробития «тапты» и трех выстрелов брандкугелями вверх. В приказе значилось: «Сию атаку наисовершеннейшим образом произвести и всякой в своей части наиспособнейшее к тому промыслить и исполнить, дабы заслужить тем высочайшую милость императрицы и удержать ту славу и честь, которую оружие монархини российской чрез такое долгое время сохранило».
– Что же не удержали?.. – чуть слышно, качнув головою, сказала государыня.
– Невозможно довольно описать вашему величеству, – продолжал Панин, – с какою нетерпеливостью и жадностью ожидали войска сей атаки. Надежда у каждого на лице обозначилась.
– Я, и слушая тебя, сама не своя.
– Вечером посланы были в главную квартиру генерала Фермера очередные ординарцы, и под утро они вернулись. Атака Берлина была отменена.
– Как?!
Государыня с прежней своей девической живостью вскочила с кресла и прошлась по комнате. Все встали. Глубокое молчание было в покое. Сквозь окна было слышно, как порывами налетал и гудел ветер и плескались о набережную волны Невы. Государыня остановилась спиной к окну и глухим голосом спросила:
– Что же случилось?..
– Граф Тотлебен вступил в переговоры с почетными гражданами Берлина и подписал капитуляцию. Город сдался без боя.
– Как он смел подписывать какое-то соглашение с врагами Родины?.. – с гневом, сжимая кулаки, сказала государыня. – Что же сие?.. Измена?.. Что же за такая была оная капитуляция?!
– Берлин уплатил контрибуцию в полтора миллиона талеров.
– Торгаши, а не солдаты!.. Им деньги дороже славы!.. Но вы-то вошли, по крайней мере, в Берлин и, не трогая города и жителей, уничтожили военные запасы…
– Мы вошли в Берлин… Мы очистили военные склады и арсеналы, да там почти что ничего и не было, взорвали два литейных и один ружейный заводы и шесть пороховых мельниц на Шпрее… Но купец Гоцковский выпросил у Тотлебена, чтобы не трогали королевских фабрик, и в том числе суконной, одевавшей всю армию короля… Также мы обязались не трогать Потсдамского дворца.
– Для наших генералов оный святыня большая, нежели дворец Зимний, – вырвалось у Шувалова.
– Казаки полковника Краснощекова ворвались в Шарлоттенбург, разграбили и сожгли его. Они захватили мундир лютого короля, синий, с красными обшлагами, с серебряным аксельбантом и шитой звездою Черного Орла, пару перчаток, его белье…
– Королевские подштанники мне мало интересны, – пренебрежительно и брезгливо сказала государыня.
