Шетарди окончил разговор с Финчем и протискался сквозь толпу придворных к Лестоку.
– Ее императорское высочество прибыли? – спросил он, дружески беря доктора под локоть.
– О, да… Я думаю, давно.
– Я мог бы ее видеть?..
– Она, по всей вероятности, в передманежнике. Хотите, я вас туда проведу?
– Буду вам весьма признателен.
В передманежнике, где посредине были устроены «пиляры», высокие столбы с кольцами, между которыми «развязывают» при выездке лошадей и где их учат каприолям и лансадам, было чисто, светло и по-праздничному прибрано. Полковник Левендаль, гигант в белом колете с голубыми обшлагами, обшитыми золотым галуном, в тяжелой стальной кирасе и каске, монументом сидел на рослой светло-рыжей лошади. Другую лошадь, жеребца датской породы, прекрасной соловой масти, держали два конюха. Жеребец был поседлан дамским седлом, обитым белым бархатом, простроченным золотыми плетешками, с синим, обшитым золотым позументом чепраком. Белый хвост жеребца был у репицы обмотан широкою синей лентой и перевязан большим бантом, белая грива была заплетена в мелкие косички, в которые были вплетены синие ленточки с маленькими бантиками. Такой же бант был на челке. Подперсье, пахвы и оголовье были вышиты золотом и украшены крупной бирюзой.
Шетарди залюбовался лошадью и ее великолепным убором.
Цесаревна вошла в передманежник. Она шла быстрым легким шагом, неся в левой руке длинный и широкий шлейф амазонки василькового цвета, стянутой синим же корсажем, вышитым тонким золотым узором. На ее в бронзу ударяющих волосах был надет белый берет с развевающимися страусовыми перьями. Синий цвет необычайно шел к ее свежему молодому лицу, широкая амазонка скрывала ее полноту. Она кивнула головой Шетарди и подошла к лошади. Подобрав поводья, она взялась левой рукою за гриву, правую наложила на луку. Сопровождавший ее Михайло Воронцов подставил ей руку, и она, чуть коснувшись ее, легко и гибко перенесла свое большое тело в седло. Воронцов оправил на ней амазонку.
Шетарди подошел к цесаревне. Елизавета Петровна чувствовала свою красоту, свою слиянность с лошадью, гармонию молодого тела и могучих форм жеребца, и, улыбаясь счастливой женственной улыбкой, она подобрала лошадь на мундштук и протянула руку французскому посланнику.
– Не правда ли, прекрасен? – сказала она и похлопала рукою в белой перчатке с раструбом жеребца по крутой шее. – Лучшая лошадь императорской конюшни… Но горяч! Очень горяч, но очень послушен.
– Какая оригинальная рубашка, – сказал, целуя перчатку цесаревны, Шетарди.
Цесаревна рассмеялась. В голубых глазах молодо заиграли беспечные шаловливые огни.
– Пускайте, – сказала она конюхам.
Она объехала шагом передманежник. Лошадь, гордясь прекрасной амазонкой, танцевала и фыркала, круто подбираясь. Шетарди сопровождал цесаревну, идя сбоку.
– Ваше высочество, – негромко сказал он. – Могу я быть сегодня у вас?
– Сегодня… Постойте, что такое сегодня у меня?.. О, да… Но попозже вечером… У меня ужинает Финч… Часам к десяти он уйдет…
В манеже затрубили трубы.
– Полковник Левендаль, – сказала цесаревна, поворачивая лошадь к воротам, – нам выезжать!..
Два герольда в золоченых парчовых супервестах, с длинными трубами объехали манеж, трескучими руладами возвещая начало карусели.
Рядом со своим кавалером цесаревна въехала в манеж.
Она чувствовала на себе взгляды, полные восхищения одних и лютой зависти других.
Посередине манежа разряженные конюхи подали им короткие рыцарские копья с широкими концами и тонким перехватом для руки. Цесаревна переглянулась с кирасиром, и они одновременно подняли лошадей в галоп, она с левой ноги, ее кавалер с правой. Дойдя до стенки манежа, они разъехались, она налево, ее кавалер направо.
Вдоль стены стоял ряд шестов с кольцами.
«Дзыннь… дзынь… дзынь…» – третье, четвертое, пятое, шестое, – низала цесаревна кольца на копье…
У полковника на четвертом сорвалось, пятое он пропустил, на шестом поправился.
«Раззява», – подумала цесаревна.
В углу манежа они делали вольты. Конюх на ходу принял от цесаревны копье и подал ей большой тяжелый, в золотой насечке пистолет. Тем же ровным, плавным галопом она направилась ко льву.
Одним глазом она поглядывала на полковника. Как ни хорошо он ездил – цесаревна знала – она ездила много лучше его. Вернее будет, если не он на нее, но она на него будет равняться.
Они делали три вольта вокруг своих львов, на третьем вольте цесаревна быстрым движением вложила дуло пистолета в пасть льву и спустила курок. В тот же миг – «пш-ш-ш», из пасти льва забил огненный, фейерверочный фонтан. Такой же выстрел сделал и ее кавалер, но лошадь полковника испугалась фейерверка, бросилась в сторону, и они разровнялись. Цесаревна, не меняя аллюра, мягко, мизинным и безымянным пальцами набрала мундштучные поводья, сделала едва заметную «полуодержку» и дала возможность полковнику на другой стороне манежа подровняться с ней.
– Браво!.. – чуть слышно сказал стоявший посередине манежа наездник Циммерман. Была приятна похвала профессионала.
Опять в углу манежа они делали вольты, отдавая пистолеты конюхам и принимая шпаги.
Цесаревна лихо выпустила своего жеребца полным махом, направляя его на турка и сгибаясь к самой шее лошади.
– Тр-р-р…
Шпага пронзила картонную голову, и цесаревна, сняв ее с туловища, красивым движением сбросила на землю.
Полковник промазал.
«Подлинный суполэ», – обозвала его мысленно цесаревна, въезжая в передманежник.
Когда она входила широкими мужскими шагами в императорскую ложу, восторженный шепот в ложе дипломатов ее приветствовал.
– Я не удивляюсь, – говорил ей Шетарди, – что российская армия имеет лучшую конницу в мире… Принцессы российские подают ей столь блестящий пример.
– Вы забываете, маркиз, вашу несравненную конницу с ее принцем Конде и конницу нашего соседа короля Фридриха с ее Зейдлицем, – с очаровательной улыбкой сказала цесаревна.
Она приметила змеиную улыбку на сером лице Мардефельда и почувствовала за собой ревнивый, завистливый взгляд «дурака Антона». Возбужденная плавной ездой, взятыми всеми очками, – ни одно не было ею пропущено, – гордая своей красотой, ловкостью и грацией, она остроумно и весело беседовала то с тем, то с другим. Ей было дивно хорошо. Она была выше своих завистников.
Цесаревна не осталась до конца карусели. Она знала, что никто не будет лучше ее. Незаметно, пока княжна Юсупова скакала с Николаем Салтыковым, она вышла из ложи и прошла в уборную, где сменила амазонку на скромное городское платье. Разумовский ее ожидал.
– Ну что?.. – блестя радостными глазами, сказала цесаревна. – Как?.. Видал?..
