Камынин прошёл по палубе и, облокотившись на пушку, скрытый ею, наблюдал солдат-кексгольмцев и матросов, сбившихся в тени, на баке. В пёстрых камзолах и рубахах нараспашку они лежали и сидели на канатах возле якорных клюзов и около шпиля и слушали, что бойко говорил сидевший на борту фурьер Кексгольмского полка. Это был старый, видимо, бывалый солдат. На плохо бритых щеках пробивала седина. В руках у него была итальянская гармоника. Камынин, стараясь не обратить на себя внимания, подошёл ближе и слушал.
– А что я говорю, братишки, не одно, татарин ли крымской или здешний лобанец…
– Ну что болтаешь… Татарин он мухамеданской веры, а лобанец всё одно что грек – нашенской.
– Нашенской… Нашенской, поди, сказал тоже – нашенской! Чёрта его поймёшь – какой он нашенской! И на мужика совсем не похож, так, наподобие бабы. В юбку одет.
– Я тоже, братишки, с Махровым в согласии, – сказал пожилой матрос. – Коли он нашенской был бы веры – говори по-русскому или как подходяшше, потому наша вера есть русская – православная, а иное, что – кисляки: «шире-дире – вит ракомодире»… И не поймёшь, чего лопочет.
– Попы их… Опять же церквы сходственны с нашими.
– Так… Может и то быть, – вдруг согласился Махров и ладно и красиво заиграл на гармонике.
От утреннего солнца голубые тени ложились от бортов на лица солдат. Кругом было светло и по-южному ярко. Нестерпимо горела медь. По розовому от солнца парусиновому тенту бегали в весёлой игре солнечные отражения волн. Крепко пахло морскою водой и канатом. Тихая радость была в природе, и ей так отвечал несколько грустный мотив, напеваемый гармонией.
– Это он нам опять про крымский поход спевать хотит. – сказал молодой кексгольмец. – Невесёлая то песня.
– Погоди, узнаешь веселье, тогда поймёшь, какие бывают весёлые песни, – сказал Махров и негромко и ладно, по-церковному запел:
Женою Адам был на грех прельщён,
За что он был адом поглощён,
По что ж велел нам быть жёнам послушным
И против их быть слабым и малодушным;
По желаньям их во всём им угождать,
И для них, странствуя в трудах, нам умирать.
– Завсегда с Адама начинает, – сказал молодой кексгольмец.
– Не мешай, брателько, ладно он это начинает.
– И где он такую гармонь достал?..
– Ладная гармонь… Ровно как бы орган немецкий.
– Сказывали – в Неаполе, что ли, за два червонных купил.
Адам в паденье сам трудно работал,
По что же свои лопатки он нам отдал…
По смерти своей во ад хоть и попался сам,
А Каинову злость и зависть оставил нам,
До воскресенья ж и сам рая не получил,
А суете мирской он народ весь научил.
– Ну, замурил своё, – недовольно сказал, вставая и вскидывая на плечи кафтан, плотный и крепкий боцман. – Не такие песни правильному гренадеру играть. Почто ребят мутишь! Глупая вовсе твоя песня.
– Народ сложил, – коротко бросил Махров.
– Нар-род… Солдатня, что палками, знать, мало учили… Кутейники. Оставить енту песню надоть…
– Зачем, Богданыч, мешаете?.. Кому она не ладна, пускай не слухает.
– А табе ндравится?..
– Что ж, ладная песня. Быдто церковная.
– Це-ерковная… много ты сокровенного не видишь. За тот смысл линьками надоть отодрать.
Ныне же Адам и с Евою живёт в раю,
А нас оставил в проклятом Крымском краю,
Показав, как дрова рубить косами
И собирать в поле навоз нашими руками;
День и ночь кизяки на плечах носим
И в том Тебя, Господи, и праотца просим…
Махров хотел продолжать, но на шканцах раздался взволнованно-весёлый крик:
– Свистать всех наверх!..
Барабанщик ударил боевую тревогу. Тихий, дремавший в море корабль наполнился трелями боцманских дудок, криками команд, топотом босых матросских ног, шелестом тяжёлых парусов, скрипом рей и канатов.
«Евстафий» снимался с якоря.
XXIII
Послав по кораблям «ордр-де-баталии», Орлов усумнился в правильности отданного. В сущности, он ничего не знал о турецком флоте. Рассказы греков не в счёт. Он ночью прибыл к эскадре и, увидав сигнал: «вижу турецкие корабли», – приказал в душевном порыве «гнать за неприятелем». Он приехал спросить Спиридова, как смотрит тот на такой приказ.
– Ты не знаешь, кто против нас?.. – спросил Орлов, садясь на табурет у стола, на котором была разостлана морская карта Эгейского моря, испещрённая малопонятными ему значками.
– Весь турецкий флот, ваше сиятельство.
– Вот как!.. Весь, говоришь, его флот?
Орлов почувствовал, как непроизвольно задрожала у него левая нога и на мгновение потемнело в глазах.
– Весь, ваше сиятельство, – кротко повторил Спиридов. – Против нас капудан-паша Джейзармо-Хасан-бей, и с ним шестнадцать линейных кораблей, шесть фрегатов, а мелочи не счесть.
– В два раза сильнее нас!
– Почитай, что в три.
– Мне греки говорили иное.
– Того не могу знать, ваше сиятельство.
– Но… всё-таки?.. Я приказал – гнать за неприятелем?
– Так точно, ваше сиятельство.
– Что же делать?..
– Атаковать, ваше сиятельство.
– Подумавши, Григорий Андреевич!
Несколько времени в каюте стояла тишина. Слышен был прозрачный звук плеска волны о борта корабля, и издалека, с бака, доносилась игра на гармонике и чей-то голос, певший мерную, печальную, точно церковную песню. Слов нельзя было разобрать.
– Думать много не приходится, – наконец сказал Спиридов. – Они оякорены – мы на ходу. Они в бухте – мы в море. Они не могут все сразу выйти из бухты. Будем атаковать их, начиная с ближайших кораблей, отделяя на каждый неприятельский корабль один наш, а как ближайшие будут разбиты, всеми силами ударим на остальных.
– И… уничтожим турецкий флот во славу России и Государыни.
На переборке, над столом с картою, висел небольшой овальный портрет Екатерины. Из золотой рамы, из-под напудренных волос остро и умно смотрели прекрасные глаза. Маленький властный подбородок смыкал чистый овал прелестного лица. Орлов встал и пронзительно смотрел на портрет. Точно молился на него.
– Что же, Григорий Андреевич, ординарец с «ордр-де-баталии» тебя ожидает. Тебе в авангард… Прикажи пробить боевую тревогу. С Богом! Порадеем о славе нашей Государыни!.. Порадуем её.
Спиридов молча поклонился.
Когда Орлов возвращался на «Три иерарха» – все суда авангарда набирали ветра, белый бурун играл по синему морю под высокими носами, и раззолоченные, в лепных украшениях, блистающие стёклами кают корабельные кормы мягко покачивались на невысокой волне, оставляя за собою прозрачный зелёный след с играющими белыми пузырьками.
