Да и, в сущности, ничего спрашивать не надо было, потому что все, что происходит в ночь Купалы, происходит не с людьми, а с их душами. А раз так, то нечего их тревожить попусту.
И вот Одарка опять зачем-то здесь.
— Ничего я не испугался! — хмуро проговорил вполголоса Микула. Он опасался разбудить спящих в избе. Пытаясь скрыть недавний испуг, Микула тут же поторопился задать вопрос, ответ на который, впрочем, и так ясен.
Отношения между мужчинами и женщинами не были тайной для деревенского паренька. В избе, где живет большая семья, трудно что-либо скрыть, и он не раз слышал по ночам сладострастные вздохи и видел двигающиеся тени. Но одно дело догадываться о чем-то, и совсем другое дело самому испытать.
Любой парень легко догадается, зачем девушка приходит в полночь на сеновал, где он спит. Но Микула был еще слишком молод, и женщины казались ему странными и непонятными существами, при взгляде на которых отчего-то волнуется кровь. Он был еще очень молод, а потому растерялся и глупо спросил:
— Одарка, зачем ты пришла?
Одарка, с серебряным смехом, коварным зверьком лаской скользнула к нему ближе.
— Тихо, глупенький, нас могут услышать, — жарко шепчет она ему на ухо.
Она обняла Микулу. И Микулу точно обожгло, — у девушки очень горячее тело, как будто прикасаешься к огню. Всем своим телом Микула чувствовал, что на ней только тонкая рубашка... И упругое горячее тело...
Микула никогда раньше такого не испытывал, и от этого огненного ощущения к его голове прилила кровь, и гулко забеспокоилось сердце. Мелко задрожало тело, как будто на землю внезапно опустился мороз. Он не знал, что делать. А в его душе поднимается чувство непонятного страха и восторга. Он хочет обнять это горячее гибкое тело, и в то же время он не в силах пошевелиться, — ему ее присутствие приятно, так приятно и сладостно, что даже если бы в это время пришел конец света, он его все равно не заметил бы.
Микула крепко закрыл глаза и отдался течению событий. В любви разум лишний, тело само знает, что делать...
Пахнет травой и мятой... И еще чем-то странным, непонятным, но волнующим кровь до безумия... Как тогда... Текли обрывистые, как сгнившая веревка, мысли. Не успевают они начаться, как тут же рвутся. Такой веревкой не стоит крепить ценный груз, лучше ее сразу выкинуть.
Руки Микулы притянули горячее тело к себе, и он почувствовал, что его душа улетела куда-то ввысь, где находится рай, где находится вечное блаженство, где нет ни времени, ни пространства, ни холода, ни тепла, ни счастья, ни несчастья. И он забыл обо всем на свете.
Когда он пришел в себя, Одарки рядом уже не было. И был ли это сон, или было это на самом деле, он не знает...
Потом Микула лежал с открытыми глазами, смотрел на звезды в черном небе и думал, что он теперь знает, почему люди боятся ночи, ночью души покидают тела и отправляются туда, где осуществляются их мечты. Все люди рождаются и живут для того, чтобы идти к своей мечте. Но боги спрятали мечты людей слишком далеко. Душе несложно заблудиться. И потому человек боится, что однажды его душа не вернется в его тело... Но страхи ночи исчезают перед волнующими мгновениями любви. Человека радует наступление ночи, потому что вместе с ней приходит любовь. Любовь и смерть — подруги и по жизни идут рядом.
А еще Микула думал тяжело, по-мужицки, что Одарка девушка крепкая и работящая, она будет хорошей хозяйкой, когда выйдет замуж и нарожает крепких мальчиков. Но он для нее слишком неподходящий муж: молод да и своего хозяйства нет.
Микула не родной сын Векши. Родители Микулы жили в соседях, и часть поля, которое сейчас засевает Векша, принадлежала им. Но несколько лет назад, во время поездки в Белгород на ярмарку, они исчезли без следа. Может, их загрыз лесной зверь, а может, злой печенег захватил в рабство, а может, их украло какое-либо лесное чудище, охотящееся за человеческими душами.
Микула спасся потому, что на время поездки родители оставили его на попечение жены Векши. Теперь он жил в семье Векши как родственник... Но Векша не обижал его.
Хрипло и устало, как будто всю ночь пропировал в шальной компании, откашлялся петух. По его сигналу шумно засопела проснувшаяся корова. Захрустела овсом и зачмокала мясистыми губами лошадь. Что-то проблеяли овцы и козы, переговариваясь на своем странном языке. И во дворе послышался сонный голос Векши. Он чем-то стукнул по дереву, закряхтел, послышались трубные звуки и тонкое журчание воды.
Пора вставать, подумал Микула и открыл глаза, и через прореху в крыше увидел, что солнце уже показало багровокрасный край над зубчатой стеной леса. Над лесом висел огромный длинный и черный змей, глядя на который невольно екает сердце. Думалось, то Змей-Горыныч летит разорять Русские земли. Но это заблудившаяся в ночном небе тучка тает под горячими струями солнца.
Микула махнул рукавом рубахи по лицу и скатился вниз по скользкой от утренней росы лестнице. Внизу едва не сунулся носом в стену и огляделся. Во дворе было еще темно и холодно, по утрам холодный туманный воздух опускался на землю. От сырости все вокруг, как испариной на вспотевшем теле, покрылось мелкими росяными каплями, которые в утреннем сумраке темным бисером червоточили дерево и веяли морозным холодом.
Поежившись — полотняная рубаха не спасала от холода, — и дернув плечами в крупной дрожи, так что нудно заломило мышцы, Микула огляделся.
Под навесом тускло и тепло горела лучина. В ее свете Векша в лохматой овчине мехом вовнутрь, наброшенной поверх белой просторной рубахи, в полотняных портках и босой, подсыпал овса в ясли для лошади. Босые ноги от холода покраснели, и Векша, чуя, что пальцы отмерзают, мелко приплясывал, поругиваясь на себя. Поленился, старый черт, ноги в старые лапти воткнуть.
Лошадь, оголодавшая за ночь, нетерпеливо бодала его руку головой. С лошадью Векша разговаривал ласково, кормилица:
— Ну, ну, хорошая, не торопись. Накормлю я тебя, Ласточка. Дай мне подсыпать овса.
Векша коренастый мужик, но росту невысокого. Его лицо заросло тощей бородой какого-то пегого цвета. Когда борода вырастала слишком длинной, он обмахивал ее большими острыми овечьими ножницами, оттого она и торчала клочками.
Заметив Микулу, он недовольно пробурчал:
— А ты чего вскочил? Рано еще... Марфа еще не доила корову.
Векша тронул ладонью, к которой пристало несколько золотистых семечек овса, и его маленькие глазки ехидно прищурились:
— Али ночью русалки спать не давали? — задел он.
Микула почувствовал, как его лицо залилось жарким огнем, и забормотал негодующим голосом:
— Какие русалки? Спал я. Петух закричал, я и проснулся.
Глаза Векши совсем превратились в щелки, сквозь которые блестели едва заметные зрачки, и впалые щеки затряслись в беззвучном смехе. Он добродушно проговорил:
— Ну и крепок же ты дрыхнуть. А я бы русалку мимо не упустил, особенно если она сама влезла ко мне на сеновал.
