Сталин задумчиво кивнул.
– Хорошо. Что еще?
– Синтетический каучук. Тут у меня технология, которая была разработана в тысяча девятьсот тридцать четвертом году русским химиком Сергеем Лебедевым. Конечно, со всеми последующими улучшениями…
– Это та, которую вы собираетесь запатентовать? – проявил осведомленность собеседник.
– Нет, патентую я другую. Но для нее нужны катализаторы на основе титана. А когда он появится на рынке в промышленных масштабах – непонятно.
– Хорошо, – кивнул Сталин. – Что еще?
– Примусы.
– Примусы? Вы полагаете, что мы не способны без посторонней помощи освоить производство примусов? – несколько зло усмехнулся хозяин кабинета.
– Да нет, конечно, – снова смутился Алекс. – Просто… мы на примере этого изделия хотели показать принципы рациональной организации производства. То есть здесь предлагается не столько некая новая и совсем уж передовая конструкция, нет, здесь новизна в том, что для производства этого продукта используется, так сказать, технологическая линия, которая позволит производить приблизительно в шесть-девять раз больше продукции на одного работающего, чем при той организации производства, которая существует сейчас. При том же самом оборудовании. Ну то есть не абсолютно идентичном… Каких-то станков будет больше, каких-то, наоборот, меньше, а какая-то технологическая оснастка будет совершенно новой и ранее не использующейся, но их основная номенклатура будет практически той же самой. И, кстати, после небольшой модернизации и расширения эта линия впоследствии позволит изготавливать гораздо более сложную продукцию, например карбюраторы, ШРУСы, коробки передач или, там, двигатели для торпед. А примусы… ну-у… просто я прочитал, что они всю дорогу были жутким дефицитом. До самой Второй мировой…
– Второй мировой? – вскинулся Сталин. – Когда? И с кем?
А Алекс досадливо прикусил язык. Вот какого черта опять ляпнул… Хотел же только чуть подвинуть технологическое развитие, чтобы все вернулось на круги своя… Вот уж воистину, как это говорилось в одной дурацкой рекламе, лучше жевать, чем говорить…
– С фашистами, – досадливо пробурчал он.
– С итальянцами ?
[77] – изумился Сталин.
– Почему с итальянцами? – не понял парень. – То есть и с ними тоже, но в основном с немецкими фашистами. Они захватят Польшу, Францию, всю Скандинавию, да и вообще всю Европу, а у нас дойдут до Москвы и до Волги.
– Вот как… – задумчиво произнес Сталин. Его собеседнику было невдомек, что в данный момент Германия считалась самым вероятным кандидатом на то, чтобы стать очередным социалистическим государством – там был самый развитый и многочисленный рабочий класс, идеи социализма были весьма популярны, а коммунисты сильны и сплочены. Да и вообще, сотрудничество с Германией после Генуэзской конференции развивалось очень хорошо. И тут такая новость… – Хорошо, об этом тоже поговорим позже. Что-то еще?
– Да. Технология производства лезвий для безопасных бритв.
– Тоже «матрешка»? – уточнил хозяин кабинета.
– Ага, – облегченно закивал Алекс. Похоже, ему удалось заинтересовать Сталина. Черт, из потерянных материалов он восстановил менее трети, да и то в крайне урезанном виде. А ведь там были очень важные «кирпичики», например то же производство цемента по полумокрой технологии, с которым в СССР всю дорогу, аж до самого его распада, был жуткий дефицит. Про цемент он сумел вспомнить дай бог десяток-другой фраз. Но тут уж ничего не попишешь. Что есть – то и есть. Другого взять неоткуда.
Так что от Сталина парень вернулся окрыленным. А ночью за ним пришли…
– Заходи. – Алекс отлип от стены и вошел в камеру. Нары уже были откинуты, так что он дождался, пока охранник запрет дверь, после чего осторожно присел. Цепи, которыми нары крепились к стене, жалобно скрипнули. Да уж, древность… наверное, в этой камере еще декабристы сидели. Или они сидели в Петропавловке?
Все его предположения о том, какие именно сведения в первую очередь требуются «молодой Советской республике», пошли полным прахом. Как выяснилось, технологии им вроде как и не были особенно нужны. Во всяком случае, те, которые привез Алекс. Потому что большая часть вопросов, которые парню задавал допрашивавший его огэпэушник – дюжий мужик, одетый в полувоенную форму без знаков различия, – была вовсе не о технологиях, а в первую очередь о людях. Причем по большей части не об иностранцах, а о местных. В основном о партийных соратниках Иосифа Виссарионовича. О Дзержинском, Ленине и дате его смерти, Троцком, Бухарине, Каменеве, Зиновьеве и еще туче других, о которых Алекс не то что не имел никакого представления, но и вообще не слышал. Да он и о тех, о ком слышал, ничего особенно рассказать не смог. Ну не интересовался он никогда внутрипартийными интригами и борьбой группировок внутри партии большевиков в двадцатые-тридцатые годы двадцатого столетия. В Райхе же этот период освещался крайне скудно. Там больше мазали грязью государственных деятелей СССР более позднего периода – предвоенного и военного… Вследствие чего о персоналиях этого времени он чаще всего помнил либо что-то анекдотическое, типа того, как академик Крылов, прибывший в Бизерту, чтобы убедить французов отдать Советской России последний оставшийся на плаву линкор-дредноут типа «Императрица Мария», своей лекцией перед сопровождавшими его французами о его превосходных боевых качествах, наоборот, отбил у них всякое желание это делать, либо нечто героическое, типа гибели Чапаева и подвига Зорге… Ну и, кроме того, спрашивали и о событиях. Были ли еще в СССР мятежи подобные Кронштадтскому
[78] или антоновщине?
[79] Нападали ли на СССР белополяки или белофинны? О каких выступлениях революционного европейского пролетариата он слышал? Когда и как началась очередная мировая война? Во всем этом Алекс плавал хуже двоечника на контрольной по физике… Слава богу, в саквояже нашлась автобиография Троцкого, изданная в Берлине в тысяча девятьсот тридцатом году, которую «кружковцы», вероятно, сперли из какого-то закрытого фонда какой-нибудь университетской библиотеки. Она ходила по рукам в кружке, и Алексу выдали ее «для изучения», он ее так до конца и не домучил. Неинтересно ему было… На одном из первых допросов удалось откупиться ею. А вот потом он ничего внятного огэпэушнику сказать не смог. До тех пор, пока тот его не «простимулировал»…
