– Таракан… – удивленно проговорил Коряга, вглядевшись в лицо старого знакомого.
Таракан не дышал. Лицо его было багровым, глаза выпучены, как у вареного рака, язык вывален. Нагнувшись пониже, Коряга разглядел туго затянутый на шее тонкий шелковый шнурок.
– Вот оно как… – проговорил Коряга, оглядываясь по сторонам. – Вот он, выходит, какой иноземец…
Смену Лариса отработала кое-как. Она путала карточки и кабинеты, одну старушку вместо рентгена послала на анализы, мужчина с больной ногой вместо ортопеда был направлен ею к гинекологу. Хорошо, что Эльвиры сегодня не было на работе, а то не миновать бы Ларисе нагоняя. Но она тут же поймала себя на мысли, что ей, в общем-то, наплевать. Если Эльвира совсем распояшется, за эту работу она держаться не станет.
Утром она встала с больной головой и сказала себе, что это – в последний раз. В последний раз она поедет к Володе и передаст ему открытку. Если он станет настаивать, она вежливо, но твердо с ним распрощается. Пускай ищет другую дуру, готовую рисковать жизнью для того, чтобы он удовлетворил свое любопытство.
Не найдет, тут же поняла она, никого он не найдет.
Она хотела рассказать ему все, с самого начала – про «племянницу», про карлика, но он кинулся к открытке и вцепился в нее дрожащими от возбуждения руками.
– Знакомая статуэтка, – проговорил он, разглядывая открытку. – Подожди секунду…
Он подъехал к книжному шкафу, достал с полки толстый альбом в глянцевой обложке, положил его на колени и перелистал.
Лариса успела разглядеть название альбома – «Египетские древности в собрании Государственного Эрмитажа».
– Вот она, – проговорил Володя через минуту и повернул альбом, чтобы Лариса могла видеть иллюстрацию. – Кошка. Древнее царство. Четвертое тысячелетие до нашей эры…
Действительно, на странице альбома была фотография той же статуэтки, что и на открытке, – каменная кошка, совсем как живая, сидит, обернув лапы хвостом.
– Это статуя из коллекции Эрмитажа, находится в египетском отделе, на первом этаже музея.
Володя замолчал. Молчал он очень долго, и на Ларису накатило раздражение.
– Что ты так на меня смотришь? – проговорила она наконец. – Что – теперь я должна идти в Эрмитаж? А потом куда – в Дрезденскую галерею? Взобраться на Эйфелеву башню? На пирамиду Хеопса?
– Да нет, конечно! – перебил ее Володя. – Я тебя и так замучил своими просьбами! У тебя свои дела…
Лариса тяжело вздохнула. Опять он хитрит. Даже голос становится другим. Вроде бы недолго они знакомы, а она его уже изучила.
– Зачем тебе все это надо? – неожиданно спросила она. – От скуки?
Он помолчал, вцепившись в подлокотники кресла. Лариса тотчас пожалела, что задала вопрос.
– Ну да… – выдавил Володя из себя наконец, – можно сказать, что от скуки. Ты не представляешь, до чего паршиво сидеть в этих четырех стенах! И думать только о своих ногах! Встанешь – не встанешь, пойдешь – не пойдешь! Если бы точно знать, что не пойду никогда, я бы успокоился и по-другому жизнь свою устроил! А так Андрюха все ходит и ходит, делает что-то…
– Он же помочь тебе хочет! К нему очередь больных стоит, а он все бросает и к тебе ездит! – закричала Лариса.
– Ого, как за него вступилась, – неприятно усмехнулся Володя, – у вас, может, интрижка? Или он тебя по дружбе попросил? Только я, знаешь, в дружбу между мужчиной и женщиной не верю…
– Дурак ты, – устало сказала Лариса, – и свинья неблагодарная. Я не про себя говорю, а про Андрея. И еще раз про него гадость скажешь – не посмотрю, что ты инвалид, так врежу – мало не покажется.
На миг ей стало страшно – так изменилось вдруг его лицо, проступили в нем такие боль и растерянность.
«Что я делаю? – пронеслось в голове. – Ведь он же больной, беспомощный человек…»
– Ладно, съезжу завтра, – сказала она обычным голосом, как будто не было предыдущего разговора, – заодно хоть на красивое посмотрю, а то не была в Эрмитаже лет десять… – Она немного помолчала и неуверенно добавила: – Что хоть мне надо там искать? Ну, допустим, найду я эту кошку, а что дальше?
– Не знаю, – честно признался Володя, тоже как ни в чем не бывало. – Может быть, на месте сообразишь. До сих пор у тебя все получалось. И вот еще что… ты возьми с собой эту открытку, может, она тебе что-то подскажет.
Напоследок он сфотографировал открытку и ввел изображение в компьютер, сказав, что поколдует еще над ней, пока Ларисы нету.
Ее новый шелковый шарф валялся под вешалкой на галошнице, и на нем с удобством расположился кот.
– Отдай! – сказала Лариса. – Не для тебя куплено!
Кот удивительно быстро признал справедливость ее требований и позволил вытащить из-под себя шарф. Не куснул, не царапнул и даже мяукнул что-то, напоминающее «До свидания».
Лариса прошла через металлоискатель и, не доходя до парадной Иорданской лестницы, свернула в коридор, идущий по первому этажу Эрмитажа. Быстро пройдя мимо расположенных там сувенирных магазинчиков, она снова свернула, прошла по небольшому переходу, соединяющему Зимний дворец с Новым Эрмитажем, спустилась по широкой каменной лестнице и оказалась в огромном полутемном зале, заполненном египетскими древностями.
В центре зала стояли огромные саркофаги, вытесанные египетскими мастерами из серого песчаника, рядом – расписные деревянные футляры, в которых помещались мумии. Эти футляры были сплошь покрыты искусными рисунками, геометрическими узорами и фигурками людей и животных, причем краски удивительно хорошо сохранились, трудно было поверить, что им больше четырех тысяч лет.
По сторонам зала размещались гранитные и терракотовые статуи и витрины с более мелкими экспонатами – статуэтками из дерева, камня и обожженной глины, а также древней утварью, найденной в пирамидах и гробницах египетских вельмож.
Лариса на несколько минут задержалась перед скульптурной группой, изображающей семью египтян – отец семейства, какой-нибудь архитектор или управляющий имением, его жена и двое детей.
Египтяне сидели в одинаковых позах, сложив руки на коленях, с достоинством глядя на Ларису из глубины веков. Лариса подумала, что они позировали древнему скульптору, как наши современники в выходной день позируют обычному фотографу для групповой фотографии. Собственно, у древних египтян такая скульптурная группа и играла роль семейной фотографии. С той только разницей, что эта скульптура пережила сорок веков, а цветная фотография современного семейства вряд ли переживет четверть века…
А от нее, Ларисы, не останется даже простого семейного снимка – поскольку нет семьи… Вообще у нее мало фотографий, даже детских. Ну, водила бабушка пару раз в студию, да общие снимки делали в школе, а так снимать было некому.
Отбросив эти грустные мысли, Лариса двинулась дальше – к застекленным витринам с более мелкими экспонатами.
