Вдоль стен лавки да простые дощатые столы, и все они заняты – сидят за ними крестьяне, посадские, уличные торговцы – мелкая городская голь. Сидят и пьют – кто молча глядя в кружку, кто громко препираясь с дружками.
В самом дальнем, самом темном углу сидит страшный, темный человек в продранном кафтане, с одним черным глазом на рябом широком лице, с кривым шрамом через всю щеку.
Перед одноглазым человеком стоит кружка с зеленым казенным вином. Однако он не пьет разом, как все добрые люди, а отопьет чуток да отставит и все в сторону двери поглядывает.
А дверь в кабак не закрывается – заходи кто хочет. Вернее, у кого есть деньга или хоть одежонка на продажу.
И заходят в эту дверь мастеровые и купчики своими ногами, а потом выносят их подручные целовальника, бросают на голую землю. До последнего гроша пропьются, последнюю одежонку с себя снимут да целовальнику за рюмку отдадут.
Вдруг одноглазый насторожился: увидел он в дверях высокого, худого человека. Странный человек, не похожий ни на крестьянина, ни на мещанина, ни на мастерового. Одет в длинную одежку вроде поповской рясы, лицо закутано, из-под капюшона глядят темные, глубоко посаженные глаза. Не иначе иноземец.
Иноземец огляделся по сторонам и пошел прямиком к столу одноглазого.
По дороге схватил его за полу какой-то пьяный ярыжка, загнусил злым голосом:
– Постой, почтенный, не спеши, присядь со мной! Выпей со мной царского вина, только, чур, не за мой счет! А то у меня душа горит да в горле пересохло, а выпить не на что! Корову пропил, топор пропил, армяк и тот пропил!
Иноземец руку со своей одежды сбросил, ярыжку в грудь толкнул. Тот обиделся, зашипел на иноземца, как кошка:
– Ишь, вырядился, на человека не похож, а выпить с православным не желаешь.
Однако иноземец повел себя странно: не стал ничего говорить ярыжке, не стал оправдываться, а ткнул его одним пальцем в грудь, тот охнул, ткнулся лицом в стол и замолчал.
Однако тут же вскочил приятель ярыжки, такой же босяк с испитой физиономией, рванул рубаху на груди и заголосил:
– Помогите, люди добрые, христиане православные! Иноземцы наших бьют! Неужто мы этому басурману такое спустим, неужто не постоим за Христову веру?
Вокруг голь кабацкая зашевелилась, заволновалась – как же, надо за своего вступиться! Опять же, грех иноземца не пощипать, на выпивку с него не слупить – будет знать, как по кабакам таскаться!
Но не успел никто и слова сказать, как одноглазый поднялся со своего места, шагнул раз, выдернул из-за сапога нож и с маху пригвоздил к столу руку ярыжкиного приятеля. Тот охнул, сполз на скамью и затих, хлопая глазами.
И все остальные тут же замолчали и отвернулись, потеряли всякий интерес. И правда – что к незнакомым людям вязаться, одни от этого неприятности.
Одноглазый же выдернул свой нож, вытер его о край зипуна и вернулся на прежнее место, будто и не вставал с него.
Иноземец поглядел внимательно своими темными глазами, подсел к одноглазому. Немного помолчал для приличия, потом откашлялся и проговорил:
– Значит, ты и есть Степка Коряга?
Говорил он по-русски хорошо, но с каким-то незнакомым призвуком.
– Может, так, а может, иначе, – отозвался одноглазый, оценивающе глядя на соседа. – А ты, дядя, кто же будешь?
– Кто я такой – тебе знать ни к чему, а только прислал меня дьяк Василий Колченогий. Сказал, что ты парень толковый да смышленый, на всякие дела способный.
– Спасибо на добром слове, коли не шутишь! – Одноглазый криво усмехнулся. – А все ж таки из каковских ты будешь, дядя? На ляха вроде не похож, на немца тоже и уж на татарина вовсе не смахиваешь… фрязин, что ли, итальянец по-иноземному?
– Дьяк Василий сказал, что ты парень толковый, – повторил иноземец, – а главное – вопросов лишних не задаешь.
– Вопросов? – Коряга пристально и мрачно поглядел на собеседника, тяжело кивнул, словно гвоздь забил подбородком. – Лишних вопросов можно не задавать. Я и сам не люблю, когда лишнее спрашивают. Только два вопроса задать непременно придется: что нужно сделать и сколько ты, дяденька, за это заплатишь?
– Сделать нужно вот что. – Иноземец пригнулся к Степану, что-то зашептал ему в самое ухо.
Степан слушал, и на его мрачном широком лице постепенно проступали два совершенно не свойственных такому человеку выражения – удивление и страх. Постепенно лицо его сделалось бледным, как пепел, отчего кривой шрам проступил на нем особенно отчетливо. Наконец иноземец замолчал и отстранился, ожидая ответа.
Степан повернулся к нему всем своим тяжелым, сильным телом и проговорил хриплым, удивленным голосом:
– Кто же ты такой, дяденька? Это надо же, такое дело Степану Коряге предложить… как у тебя только язык повернулся! Думаешь, коли Степан Коряга тать да душегуб, так на нем и креста нету? Думаешь, он никакого греха не боится? А ежели я на тебя, дяденька, донесу в Сыскной приказ?
– Не донесешь, – спокойно ответил иноземец.
– Это отчего же не донесу? – ухмыльнулся Степан. – Это у нас запросто, чтобы донести! Это нам даже очень большое наше удовольствие!
– Не донесешь, – повторил иноземец. – Во-первых, побоишься. А во‐вторых, я тебе еще на второй твой вопрос не ответил, не сказал, сколько заплачу.
– И сколько же? – спросил Коряга без особого интереса.
Иноземец снова склонился к его уху и что-то прошептал.
Степан отстранился, взглянул недоверчиво и переспросил:
– Не шутишь?
– А что – разве похож я на шутника?
– Нет, не похож… – ответил Коряга рассудительно.
– А ежели так – какой будет твой ответ?
– Подумаю, дяденька… хотя дело тяжелое, очень тяжелое, но не было еще такого дела, с которым бы Степан Коряга не сладил…
– Ты быстрее думай, а то ведь я и другого могу найти. За такую-то плату!
– Не ищи, дяденька, – проговорил Коряга, сдвинув брови. – Все одно не найдешь. Никто с таким делом не сладит, окромя Степана Коряги! Нету на Москве другого такого человека!
– Значит, договорились, – проговорил иноземец удовлетворенно и поднялся из-за стола. – Сделаешь дело – встретимся здесь же, в этом кабаке.
Он повернулся и пошел к выходу.
На этот раз никто из посетителей кабака не посмел поднять на него глаз.
Только Коряга проводил иноземца долгим тяжелым взглядом, а затем негромко свистнул и щелкнул пальцами.
Возле него тотчас возник тощий рябой мужичонка в рваной шапчонке.
– Чего надоть, Коряга Иванович? – проговорил он почтительно.
– Видел того басурмана, с которым я разговаривал?
– А как же, – мужичок степенно кивнул, – непременно видел.
