Федя делано засмеялся.
– Ну если ты так хочешь… Хорошо. Хочешь, чтобы все точно как в прошлый раз?
– Угу.
– Тебе прислать Дамиана? Чтобы он тебя подвез?
– Можно, – ответила Таня.
– Тогда давай не завтра, а послезавтра, – сказал Федя. – Чтобы я успел организовать.
– Хорошо.
– Дамиан позвонит. Целую…
Таня не ответила на «целую», только хмыкнула. Так, чтобы слышны были боль оскорбленного сердца, обида, но еще – намеком, на самом донышке – надежда и готовность простить. Это получилось само, без крюка.
Федя издал какой-то влажный хлюп и повесил трубку.
На следующий день Тане захотелось проверить Федю крюком, но она знала, что силу надо беречь: неизвестно, как все сложится на стрелке… Наши главные враги, вспоминала она, не снаружи, а внутри. Несколько раз она порывалась пойти в ванную чуть подправить брови – и один раз остановила себя уже над самой раковиной.
«Стоп, – сказала она себе, – стоп. Ты игуана. Даже если эта хуемразь соскочит, даже если… Я все равно не буду больше щипать брови. Никогда. И ноги брить тоже не буду».
Вечером позвонил Дамиан.
– Здравствуйте, Татьяна Осиповна, – сказал он вкрадчиво.
– Здравствуй, любезный, – ответила Таня.
Ей удалось выдержать приветливую интонацию. Но Дамиан, конечно, все понял.
– Завтра буду у вашего дома в тринадцать ноль ноль, – сказал он. – Вам комплект одежды брать? В смысле полотенце, рейтузы, все вот это вот? Или у вас осталось?
– Возьми на всякий случай, – ответила Таня и повесила трубку.
После этого разговора у нее стало очень покойно на сердце. Тревожиться за будущее теперь надо было Дамиану – и Таня не сомневалась, что именно этим занята его суетливая душа. Не надо было даже кидать крюк, чтобы убедиться.
Она хорошо выспалась. В одиннадцать утра, позавтракав, отразила последнюю отчаянную психическую атаку патриархии на свои брови. И, конечно, не стала ничего нигде брить.
В двенадцать тридцать она приняла душ, завернулась в памятное полотенце и надела сверху просторное платье. Немного жарко, но доехать можно было вполне.
В час она спустилась вниз. Дамиан ждал в том же черном ленд крузере, что и в прошлый раз. Вежливо поздоровавшись с ним, она села в машину, закрыла окно и попросила включить кондиционер. Он работал всю дорогу – сидевший за рулем в летней рубашке Дамиан заметно продрог.
Таня не глядела в его сторону. Она думала про Федю и почему-то про Герасима Степановича из детства. Ей даже пришел в голову красивый образ мести: снегурочка с бензопилой. Да, именно так. Дамиан не зря трясется за рулем. Где снегурочка, там ведь холодно. Дрожишь, хуемразь? Дрожи, дрожи… Ща снегурочка расскажет, где была. Вернее, сразу покажет.
Машина затормозила там же, где осенью – впереди уже стоял знакомый микроавтобус с охраной. Но само место выглядело теперь иначе.
В прошлый раз листва была редкой и желтой, и во всем сквозила какая-то элегическая усталость, словно бы пушкинская преддуэльная тоска, из которой и сделана, если разобраться, русская осень. Осень патриархии…
А сейчас была весна. Ее весна.
Вокруг было столько смелой юной листвы, что Таня сперва не могла понять, куда делся заколоченный пустой дом, дохнувший на нее в прошлый раз таким безнадежным унынием. Потом она все-таки увидела его за изумрудной маскировкой – но теперь даже этот дом выглядел весело.
Таня усмехнулась и вышла из машины.
– Вам туда, – сказал один из охранников и махнул рукой вперед.
Таня хотела уже показать ему средний палец и ответить «а вам туда», но игуана внутри остановила ее. Игуаны не ругаются с персоналом. Игуаны иногда дают персоналу на чай.
– Он уже ждет, – сказал другой охранник.
И еще игуаны не стыдятся прислуги. Таня стянула через голову платье – и не глядя протянула его одному из охранников. Тот сразу же принялся бережно его складывать.
Она осталась в одном желтом полотенце с пальмами. Том самом. Это был ее флаг, под которым она всю зиму шла к победе. Как хорошо, что она не поддалась искушению изрезать его ножницами и выкинуть в мусоропровод. Дамиан, конечно, выдал бы такое же, но это было бы уже не то.
Таня пошла по дорожке навстречу своей судьбе.
Банька и фанерные будки никуда не делись – они прятались в молодой зелени и тоже казались свежее и ярче.
Федя стоял на прежнем месте, недалеко от рукомойников, снова спиной к ней. Даже со спины было видно, до чего он похудел и осунулся – как бы превратился из наглого восклицательного знака в смиренный вопросительный. И лысина его тоже казалась теперь бледнее. В ней даже появилось что-то восковое.
На нем был синий халат и красные шлепанцы – все как в тот раз. Он принял игру. Оставалось эту игру сделать.
Услышав ее шаги, он обернулся.
Другие очки. Проще, без оправы. И другое, совсем другое лицо. Растерянное. Бледное. Лицо человека, которому хорошо знакомы страдание и ужас.
Он робко улыбнулся – и тогда она, не сбавляя шага, расслабила полотенце и позволила ему развернуться и упасть в траву. Федя протянул к ней бледную худую руку, попытался обнять, но Таня завела ему ногу за икру и легонько толкнула в грудь.
И когда он, смеясь, упал в траву, она – то ли показывая ему крюк, то ли показывая его крюку, то ли просто зеркальным и суровым мидовским жестом – встала прямо над его обращенным к небу лицом и закричала на весь Космос:
– Згыын!
Эпилог
Саядо Ан сидел в полутемной прохладной келье.
Келья была совсем новой, аккуратной и чистой – и пахла свежей краской. Под потолком работал вентилятор, посылая вниз поток воздуха, но саядо Ан не чувствовал ни запаха краски, ни электрического ветра, ни своего тела. Он медленно вышел из четвертой джаны и направил внимание к глазу мудрости.
Было интересно, что сейчас происходит с его русскими учениками. Впрочем, не учениками – они ведь не учились, а просто катались у него на спине, как малые дети, пока не столкнулись с кармической преградой. Преграда была не такой уж и серьезной: если бы они захотели, то смогли бы двигаться дальше сами. Но на уме у них было что-то другое…
Очень поучительный опыт, очень. Вот почему даже сам Будда не может никого отнести в просветление на своих плечах. Если человек не готов, его можно поставить на самую грань победы, и он все равно повернет назад… Sad, как говорят в Америке.
Богатого человека по имени «господин Федор» саядо Ан нашел сразу. Тот был в Европе – и почему-то сидел на крыше дома.
Садяо Ан догадался, что это ресторан. Город назывался «Барселона», и вся высоко вознесенная над ним терраса была снята господином Федором всего для двух посетителей – его самого и спутницы, полной женщины такого же возраста.