Нельзя растворить в маленькой кастрюльке с водой сколько угодно соли, даже если это зеленая соль земли. Да, за тысячу долларов можно купить больше физического удовольствия, чем за сто. За десять тысяч – чуть больше чем за тысячу. Но за сто тысяч уже не купишь больше, чем за десять.
Вернее, купить можно, но это будет уже не физическое удовольствие. С какого-то порога все наслаждения становятся чисто ментальными.
Бедному Калигуле приходилось разводить в уксусе жемчужины и пить получившуюся гадость в окружении льстецов и клевретов. Механизм наслаждения здесь такой: император пьет раствор миллиона сестерциев, вокруг стоят зрители, которые об этом знают, Калигула знает, что они знают, а они знают, что он знает, что они знают. Лабиринт, что называется, отражений.
Растворить много соли в маленькой кастрюльке, как я уже сказал, нельзя. Но вот отразиться в ней может хоть пачка соли, хоть вагон, хоть целый состав. И именно с этими отражениями богатые люди и работают аж с самого бронзового века.
Мы, сегодняшние Калигулы, плаваем мельче, чем былые, но тем же самым стилем. Надо постоянно напоминать себе и другим, что пьешь вино за десять тысяч, а не за тысячу, ибо язык особой разницы не ощутит. Мы пьем, таким образом, не вино, а растворенный в нем нарратив.
Запомни, Таня, это страшное слово – я к нему еще много раз вернусь.
Главное, чем наше время отличается от античности, это тем, что растворимые жемчужины научились создавать и для бедноты – хотя бы в виде дорогих мобильных телефонов. У тебя ведь есть крутой мобильник? Тогда ты знаешь, что такое нарратив продвинутой бедности. Это, конечно, страшновато. При римлянах хозяин раба хотя бы оплачивал ошейник, а в наше время рабы недоедают, чтобы его купить.
Правда, и хозяин у нынешнего раба уже другой – это не кто-то конкретный. Это не человек и даже не злой дух. Хозяин, так сказать, распределен по ноосфере.
Искать точнее бесполезно: если разобраться, мы все в рабстве у нарративов, и у каждой социальной страты они свои. Думаю, что за этим внимательнейшим образом следят – опять-таки не в целях служения абстрактному злу, а для оптимизации торгового баланса. Чтобы продать товар, надо сначала продавить борозду в мозгах.
После этого люди получают радость уже не от «удовлетворения потребностей», как наивно верили советские теоретики, а от приближения своего образа к закачанному в них шаблону. Другими словами, главной потребностью нового человека становится совпадение его отражения с химерой.
Выходит, что мудрец с реальной властью над своим сознанием будет счастливее богача, который в состоянии управлять своим умом лишь окольными методами Калигулы. Чему и учили нас когда-то сказки народов мира… Только где в наше время такие мудрецы?
В сказках, Таня, в сказках.
Деньги – это наркотик, на который сегодня с младенчества сажают всех. Девяносто девять процентов, как ты, наверно, заметила, пребывают в ломке. Один процент вроде бы прется, но…
Ни один наркотик не приносит устойчивой радости. Он дает лишь то, что называется английским словом «high»
[14]. Временную, зыбкую и неустойчивую эйфорию, смешанную с постоянно растущим страхом этой эйфории лишиться. Необходимо постоянно увеличивать дозу, и т. д., и т. п. Поэтому над бизнесом во все времена издеваются разные Толстые («много ли человеку земли нужно»), и возразить им по существу трудно.
И как же радостно было понять, Таня, что прав на самом деле не Толстой, а именно журнал «Татлер», и за большие деньги действительно можно купить очень серьезное счастье, невыразимо превышающее любую мыслимую радость обычного человека. А самое забавное, что помогли в этом не инженеры Силиконовой долины (от них мы именно этого и ждем), а ушедшие от мира побирушки в коричневых робах.
Дамиан имел полное право назвать свой стартап заносчивым словом Fuji. Те месяцы, когда саядо Ан жил на моей лодке, были поистине вершиной, пиком моего бытия. Ни один римский император, ни один восточный деспот, думаю, и близко не испытывал ничего подобного.
Джана сама по себе – невероятное наслаждение, причем не столько физическое, сколько духовное (если такое разделение еще сохраняет в этих высоких пространствах смысл). Но если подняться туда прямо с мутного дна обычной буржуазной души…
Вот это, Таня, и есть путешествие автостопом по галактике – и поверь, никакой красной «Тесле» даже за миллион лет не пересечь тех бездн, которые я без особого труда преодолевал всего за полчаса.
И от этого рождалось упоительное чувство божественной избранности. Помнишь, как у старинного поэта:
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, его призвали всеблагие как собеседника на пир…»
С роковыми минутами нынче все в порядке – в любое время включаешь телевизор, и жри. Пируй, так сказать. Но после обеда моя мультимедийная становилась еще и всеблагой. И я ходил из роковой во всеблагую, как Адам по раю, и не ведал, что уже согрешил.
Надо было, конечно, догадаться, что боги заметят смертного, забравшегося в их тайный сад – и накажут за покражу яблок познания. Но я не допер.
И произошло то, что произошло.
***
Мы снова встретились втроем на лодке у Рината. Юра привез с собой какого-то фраера в очках с большими диоптриями. Я подумал сначала, что это юрист из его обслуги, но оказалось, что это профессор-буддолог из Москвы.
Как и в прошлый раз, мы отправились в бильярдную.
Кокаин профессор нюхать не хотел – да и я совершенно не собирался, но Юра настоял. Залакировали вдовушкой («Клико оффлайн», как выразился Юра), и я с тоской подумал, что еще один день жизни пропал на бычью синьку и декаданс. Оставалось надеяться, что жертвы были не напрасны и этот профессор действительно что-то знает.
– Михаил Юльевич, давайте теперь повторим для наших друзей то, о чем мы говорили, – сказал буддологу Юра. – Я вроде помню, но боюсь перепутать. А вы точно не ошибетесь.
– Мы о многом говорили, – ответил буддолог. – Что вы имеете в виду конкретно?
Юра повернулся к нам и подмигнул – мол, тихо, сейчас будем лоха разводить. Он в такие минуты сразу лет на двадцать молодеет, словно переносится назад в девяностые – и если кому сильно не повезет, можно туда перенестись вместе с ним.
– Вот помните, вы рассказывали про эти… Джуны, да?
Профессор улыбнулся.
– Джаны. Или дхьяны.
– Да. И я тогда спросил, зачем они нужны монахам. С какой целью.
Профессор откашлялся.
– Медитативные абсорбции в практике созерцания нужны главным образом для того, чтобы добиться высокой сосредоточенности ума. Сфокусированный подобным образом ум используется затем для так называемой випассаны, или медитации прозрения.
– А что это такое – медитация прозрения?
