Недотепа Виорел-Константин засветился сразу на нескольких камерах наблюдения: лифтовой и подъездных – с огромным баулом, в котором выносил награбленное. Так что задержать его не составило труда – ровно через сутки после того, как домработница Ксения переступила порог квартиры на Кронверкском и наткнулась на педальную арфу. И за эти сутки прыткий молдавский юноша успел посетить несколько ломбардов, куда заложил ноутбук, платиновые запонки, три золотых печатки с вензелями «МЛ», нательный крест, усеянный сапфирами и топазами, и… маленький латунный рожок проводника «Восточного экспресса».
С этим рожком случилась довольно странная история: Виорел-Константин сдал его в ломбард, но через пять минут вернулся, чтобы выкупить рожок обратно. Сообщив, что жить без него не может и что почти такой же был у его дедушки, начальника поезда «Кишинев – Окница».
– Олигофрен, что ли? – по-отечески поинтересовался капитан Вяткин у задержанного гражданина Матея. – Йобобо конченый? Ты зачем печатки в ломбард притараканил? Они же именные. И остальные вещи тоже приметные.
– А надо было не так? – Виорел-Константин выглядел искренне удивленным.
– Конечно. На дно бы залег для начала. А там… Хотя… Чего дурака учить. Ты вокзальной шлюхе с Витебского айфон подарил, с каких пирогов?
– За отсос, – покраснев, брякнул Виорел-Константин. – То есть это… За минет.
– Оно того стоило?
– Ага. Здорово было.
– А знаешь ли ты, дурашка, что в каждом таком гаджете есть функция «найти айфон»? И твою девку мы за пять минут вычислили. А тебя – вообще без всякого айфона. Куда ноты дел, которые украл?
– Продал, – пожал плечами глупый молдавский бог. – Не знаю кому. Пьяный был.
– Задорого продал?
– За сто рублей.
– Это после того, как ты три лимона вынес и драгоценности в придачу? И технику? – изумился Вяткин. – На хрен вообще было бумажки трогать?
– Они красивые.
– А продал тогда почему?
– Они красивые.
– А почему дешево так?
– А больше не давали.
– Кто купил?
– Не помню. Пьяный был. Мужик какой-то. Или парень. Он на машине потом уехал.
– Что за машина, помнишь?
– Нет.
– А может, он на велосипеде уехал?
– Может.
– Или на трамвае?
– Может. Говорю же, не помню.
Все остальное Виорел-Константин тоже помнил довольно смутно. Он помнил, как закончил работу (обои были поклеены отвратительно), и хозяин, благообразный пожилой мужчина, пригласил его поужинать. И весь ужин подливал и подливал юнцу водки. Напившись, молдаванин уснул, а когда посреди ночи пришел в себя, – оказалось, что окаянный дед возится с его штанами, пытаясь приложиться к члену. Тогда-то Виорел-Константин, пылая праведным гневом (я же не гомик какой!), и избил старика.
Тем, что под руку подвернулось: сначала кларнетом, а когда тот погнулся – никельхарпой, тоже оказавшейся не слишком крепкой.
Возможно, Михаил Борисович остался бы жив, если бы не арфа, сброшенная на несчастного в самом финале неравной схватки. Слишком уж она неудачно обрушилась на голову несостоявшегося любовника: несколько колков угодили в висок, да и сам череп треснул под тяжестью инструмента.
Поняв, что содеянного не исправить, убийца обчистил дом, а потом по-дурацки попался, не мог не попасться. Тут и сказочке конец.
История выглядела отвратительно, печально и смешно одновременно. Как и положено истории, треснувший фундамент которой базировался на роковом стечении обстоятельств. Стоило вынуть любой из самых маленьких компонентов, и она бы никогда не состоялась: сайт Авито, необходимость клеить обои, арфу-убийцу, молдаванскую красоту – простодушную и провокационную одновременно. К тому же Михаил Борисович всю свою жизнь скрывал пожирающие его желания: не только от близких и друзей, но и от себя самого. Терпеливо дожидался, пока подрастет и оперится дочь, всячески опекал бывшую жену, чувствуя неизбывную вину перед ней. Вообще, несмотря на приличное, нажитое за долгие годы состояние и некоторые сделки сомнительного характера, Лутонин оставался достаточно совестливым человеком. Но страсти, казавшиеся ему порочными, подтачивали Михаила Борисовича изнутри. Не в силах с ними бороться, уже на склоне лет, он выпустил своих демонов наружу и… остался перед лицом вечности в спущенных штанах.
Первый опыт оказался не только неудачным, но и последним.
Брагин был в курсе особых отношений Катиной семьи с Лутониными и потому сделал все, чтобы по максимуму приглушить весь этот макабрический сюжет – во всяком случае, для прессы и досужих обывателей. Да, самые близкие друзья о чем-то таком догадывались, но, памятуя о почти безупречной репутации коллекционера и – местами – благотворителя, предпочли держать язык за зубами.
А безутешная бывшая жена, передав бóльшую часть коллекции в дар городу и продав злополучную квартиру на Кронверкском, выехала к дочери Наденьке на ПМЖ в Европу.
Лутонины – все вместе и каждый по отдельности – растворились в прошлом, как облачка в небесах; оказались заслоненными естественным течением жизни. И Брагин почти не вспоминал об этой истории. Почти забыл ее, пока Катя вдруг не вспомнила о Михаиле Борисовиче.
И когда? – в день их одиннадцатой годовщины.
И в связи с чем? – с делом, над которым бился сейчас Брагин.
– …Расскажешь мне эту историю?
– Нечего особенно рассказывать. Это было еще до нашего знакомства.
Ого.
Сергей Валентинович вдруг почувствовал, как у него нехорошо засосало под ложечкой. «Нечего особенно рассказывать»?
А вот хренушки.
По тому, как неожиданно вспыхнул румянец на Катиных щеках, и по тому, как она подобралась и несколько раз повторила магическое «еще до нашего знакомства», Брагин понял – что-то такое наклевывалось. Или произошло.
«Еще до нашего знакомства» предполагает полную свободу от нынешних отношений. Тогда совсем юная Катя даже не помышляла о замужестве и вольна была менять кавалеров, как перчатки. Собственно, тем же самым занимался и Сергей Валентинович. Сначала носившийся с Элкой Гусаровой, а потом, когда та его продинамила и укатила в Италию, – с не меньшим энтузиазмом переключившийся на Псков, Опочку и Темиртау.
А теперь еще и сценаристка Дарья Ратманова. Алё, Сергей Валентинович, вы берега не попутали?
И все равно – даже намек на гипотетическую связь между покойным Ерским и его женой отдавался в Брагине дребезжащей болью и запоздалым чувством тревоги за Катю. Если все, что рассказала Вера Протасова, – правда, значит, любая женщина, приблизившаяся к Филиппу, находится в зоне риска. Но… Вот она, Катя. Сидит напротив своего дражайшего муженька, живая и здоровая. А то, что было – быльем поросло. Брагин так и должен ко всему относиться.
