– И… как он там оказался?
– Это мы и выясняем. У кого были ключи от квартиры?
– Нет, ну я так не могу, – захныкала только что отсмеявшаяся женщина-мим. – Не могу разговаривать с невидимкой! Не вижу лица, не вижу глаз. А на пустоту и черноту я уже насмотрелась, увольте!
– Что же вы предлагаете?
– А что у вас с интернетом?.. Шустрый? Как, вы сказали, вас зовут?
– Павел.
– Чудесное имя. У меня была собака Павел. И двоюродный брат – тоже Павел. Потрясающий был человек, альпинист, поэт, ученый… Большой ученый. Доктор медицинских наук.
Голос Дезобри обволакивал Однолета, убаюкивал; как будто целая стая белых, как снег, голубей ворковала где-то поблизости. Благородных почтовых, а не каких-нибудь городских сизых пернатых, гадящих на памятники.
– Нейрохирург? – глупо спросил Однолет.
– Почему нейрохирург? Кардиолог. Погиб при восхождении на пик Коммунизма.
– А такой существует?
– Когда-то существовал. Сейчас, наверное, тоже. Под другим именем. Коммунизм теперь не актуален. Но мы отвлеклись. Попробую перезвонить вам.
Дезобри отключилась, а Паша несколько секунд просидел в полнейшей прострации. Что это было, во что он позволил втянуть себя, разве могут какую-то там собаку звать Павел? Если с братом-кардиологом (на кой ляд вообще понадобилось его поминать!) история худо-бедно прокатывает, то собака – совершеннейшая дичь. Почему Дезобри отключилась – неожиданно и под смехотворным предлогом? А про труп и вовсе прозвучало цинично, и Паша не нашел ничего умнее, чем подыграть этому дурацкому клоуну. Этому выцветшему Пьеро!..
Закатать себя в асфальт до конца Паша не успел: Лидия Генриховна Дезобри вызвала его вотсапповским видеозвонком.
– Ну, покажитесь! – скомандовала женщина-мим, и Паша безропотно сунул свою обновленную хипстерскую бороду в экран смартфона.
– Еще раз здравствуйте, Лидия Генриховна.
– Душка, – проворковала Дезобри. – Милаш!
– Это вы мне?
– А больше я никого не вижу, молодой человек Павел.
Зато Лидия Генриховна была не одинока. Компанию ей составлял бокал с вином, который она постоянно подносила к лицу. Именно к лицу, а не к губам, – перекрывая то один глаз, то щеку, то подбородок. В этих странных и хаотичных на первый взгляд жестах тем не менее существовала жесткая драматургия. Уловить ее смысл Паша не мог, как не мог зафиксировать лицо Дезобри. Оно никак не хотело собираться полностью и распадалось на отдельные авангардные куски. Иногда даже – сюрреалистические.
– Ну, я прежде всего лейтенант Павел. Служу в уголовном розыске, а потом уже все остальное.
– Да-да, – тут же согласилась Лидия Генриховна. – У вас очень серьезная организация.
– Тогда давайте и поговорим серьезно.
Дезобри быстро-быстро закивала и так забавно захлопала ресницами, что Паша едва удержался, чтобы не расхохотаться. В который уже раз!
Немедленно возьми себя в руки, Павлундер!
– Человек по имени Филипп Ерский вам знаком? – спросил Паша строгим голосом. – Скрипач. Лауреат международных конкурсов?
– Он и есть труп?
– С чего вы взяли?
– Опираясь на наш предыдущий разговор, включила логику. Она, конечно, у меня со странностями, моя логика… С прибабахом, по всеобщему утверждению…
– Просто ответьте на вопрос.
– Ну, что же… В моей записной книжке около полутора тысяч контактов. Возможно, найдется и… Как вы сказали?
– Филипп Ерский, – повторил Паша.
– Да.
– Может, тогда посмотрите?
– Для этого мне придется отключиться, а не хотелось бы. Такая приятная беседа, такая хорошая связь… Хотя – странно.
– Что именно?
– Я люблю скрипку. Ты плачешь, скрипка Паганини… На чьем рыдаешь ты плече?
Последние пару фраз Лидия Генриховна пропела хорошо поставленным низким голосом. Это было так неожиданно, что Паша едва не выронил из рук телефон.
– Лидия Генриховна!
– Ах! Обожаю эту песню! Как божественно ее пел Карел Готт! Вы, конечно, его не застали в силу возраста… Мы отвлеклись, да?
– Похоже на то.
– Так вот. Я люблю скрипку и люблю скрипачей. В юности у меня даже был роман с одним выдающимся маэстро. Имени я вам не назову… В силу его нынешнего положения на музыкальном олимпе… Этот Филипп, он что – величина?
– Надо полагать, – осторожно заметил Паша.
– Рекомендуете?
– Я ничего не могу рекомендовать. Я уже битых полчаса пытаюсь поговорить с вами о квартире на Коллонтай.
– Но вы же сами упомянули о скрипаче…
Теперь за винным бокалом пряталась обиженная девчонка, и как только Дезобри удается намертво фиксировать эмоции? Она обижена, задета за живое – и пожалуйста, обе брови сложились в «домик», и это очень крепкий домик. Ничем его не сдвинешь.
– Виноват, – пробормотал Паша. – Давайте о квартире. Кто там проживал?
– Никто. Я купила ее для отца. Давно хотела перевезти его в Питер из Старой Руссы, вы бывали в Старой Руссе?
– Нет.
– Чудеснейший городок, особенно если рассматривать картинки в интернете. Папочка сопротивлялся всеми силами, не хотел переезжать, а потом вроде бы согласился. Вот я и раскошелилась. Новый дом, приличная планировка и места вполне достаточно для одного. Даже со всей папочкиной библиотекой и коллекцией парусников. Папа всю жизнь занимался судомоделированием, а у вас есть хобби, Павел?
– В детстве марки собирал, а так нет. – Однолет вдруг почувствовал настоятельную потребность поделиться с этой женщиной самыми сокровенными вещами.
– Зря. Хобби необыкновенно расширяет горизонты. Распахивает настежь окно возможностей. А папа… В общем, он меня подвел.
– Отказался в самый последний момент?
– Умер. Кровоизлияние в мозг, тяжелейший инсульт. Спасти его не удалось.
По омертвевшему лицу Дезобри катились слезы – два крошечных неостановимых водопада; они пробивали себе дорогу в скальной породе и выглядели необыкновенно красиво.
Да, именно так. Это было красиво – глаз не отвести. И Паша пялился и пялился на лицо Дезобри, которое – вопреки костомукшскому обыкновению – не распадалось на пиксели, не роилось мелкими квадратами, а было четким. Ни одна деталь не ускользала, ни одно, даже микроскопическое, движение.
– Мои соболезнования, Лидия Генриховна. Простите.
– Ну что вы, милый мальчик. Это старая история. Полуторагодичной давности. Но до сих пор болит. Вы меня понимаете?
– Надеюсь, что да.
– Зовите меня Лидия. С отчеством я чувствую себя неуютно. Как будто я уже старуха. Скажите, а я уже старуха?
