Задумавшись, Ирина начала барабанить пальцами по столу, и только сильный тычок Надежды Георгиевны привел ее в чувство.
– Я вспомнила, – громко сказала свидетельница, – конечно, был у меня такой зажимчик! Просто, знаете, я часто помогаю знакомым, и они мне в благодарность дарят всякую ерунду.
– Да, конечно, – Ирина улыбнулась, – у меня самой есть несколько любимых вещиц, а что там еще в ящике валяется, бог его знает…
– Я эту заколку почти не носила, все-таки она детская больше.
– Согласна, – Ирина готова была расцеловать свидетельницу, – а где заколка находится сейчас?
Вера Тимофеевна развела руками и пробормотала, что на этот вопрос действительно не знает ответа.
Зажим был с удовольствием распакован, примерен, найден не слишком подходящим для элегантной женщины и отложен на трюмо к другой бижутерии. Несколько раз машинистка надевала заколку летом: с сарафаном и туфлями-«мыльницами» она смотрелась вполне органично, но в холодное время не годилась и мирно лежала перед зеркалом в специальной шкатулочке вместе с пластмассовыми серьгами, бусами и прочей ерундой. Следующей весной Вера Тимофеевна вспомнила о своей заколке и захотела надеть, но не обнаружила ее в коробочке. Когда она оттуда исчезла, понять было невозможно, потому что зимой машинистка не открывала летний ящичек.
На всякий случай Вера тщательно обыскала всю квартиру – заколка не нашлась. Ирина предположила, что женщина обронила ее на улице, но получила ответ, что это невозможно.
– Я очень аккуратный человек, – сказала она с гордостью, – с детства приучена, что каждая вещь на своем месте.
«Везет тебе», – вздохнула Ирина. Она добилась своей цели, машинистка заговорила, но ясности это не дало, наоборот, хуже все запутало. Кто-то утащил симпатичную заколочку, и где она теперь, одному богу известно. Вера Тимофеевна проявила разумную сдержанность и не рассказала суду о своем маленьком машинописном бизнесе, но Ирина догадывалась, что клиенты ходят к ней на дом. Возможно, какие-то небольшие, но срочные заказы она делает прямо в их присутствии. Вот кто-то и не удержался, прихватил безделушку. Может, возмутился, что машинистка слишком много запросила. Или жене взял, или дочке. Или просто клептоман, почему нет.
Искать теперь эту заколку до морковкина заговенья…
Становится понятным, почему Вера Тимофеевна не хотела признаваться. Оперативники со своими бестактными расспросами распугают ей всех постоянных клиентов и перекроют приток новых – кому нужна машинистка, через которую возникают неприятности с законом, непонятно только, с какой стати Валерий хлопотал за эту акулу бизнеса?
Понимал, что с такими показаниями ничего не остается, кроме как вернуть дело на доследование?
Единственный выход – назначить экспертизу волос. Но тогда, по-хорошему, надо проводить эксгумацию несчастной девушки, третьей жертвы, чтобы взять образцы волос и у нее. Какой удар для родителей…
– Я посторонних в свой дом не пускаю, – вдруг заявила Вера Тимофеевна.
Бабкин дернулся, хотел что-то сказать, но, видно, не нашел убедительного аргумента, чтобы заткнуть свидетельницу, а та вдруг распрямила плечи, приосанилась и поведала суду, что все встречи с друзьями происходят исключительно на кухне, а в комнату имел доступ только один человек, жених Евгений Михайлович Онищенко.
Вот и все. Ирина глубоко вздохнула, как будто вынырнула на поверхность после долгого заплыва под водой. С Кириллом все ясно. Теперь надо думать, что делать с Евгением Михайловичем Онищенко.
Она внимательно посмотрела на Бабкина. Тот сидел ни жив ни мертв, застыл, как человек, наступивший на мину и понимающий, что любое неосторожное движение все погубит. Ирина перевела взгляд на Полохова. Ну, защитник, выполняй свой долг, заявляй ходатайство, действуй, чтобы товарищ Онищенко не остался просто именем на бумаге! Но Полохов молчал. Ирина принялась вертеть в пальцах ручку – она всегда так делала, когда сильно волновалась. Можно отпустить свидетельницу восвояси, и имя вороватого жениха потеряется в стенограмме. Никто ничего не узнает. Отправить дело на доследование, и пусть ребята обставляются как хотят…
Это можно. Это не страшно и не подло, в конце концов, судья не обязана знать, кто таков Евгений Михайлович. Совсем не обязательно тыкать палкой в осиное гнездо.
Надежда Георгиевна неслась вслед за русичкой, удивляясь, как эта полная дама ухитряется развивать такую крейсерскую скорость.
Но ситуация действительно оказалась чрезвычайная. Узнав от Ларисы Ильиничны, что Катя Сырцова пришла утром в школу совершенно убитая, а на переменке спросила русичку, как можно попасть в детский дом или интернат, потому что домой она ни при каких обстоятельствах не вернется, а жить на улице боится, Надежда Георгиевна с большим трудом выдержала заседание. Слава богу, другие назначенные свидетели не явились, и судья отпустила их пораньше.
Надежда Георгиевна так переживала за Катю, что не вникала в происходящее в зале суда, все мысли были о том, как навести порядок в голове бедного ребенка.
Лариса Ильинична поступила неожиданно мудро, не стала читать Кате нотаций, а просто отвела ее к себе домой, напоила чаем и уложила отдыхать, а сама рванула в суд за начальницей, потому что неизвестно, как пойдет дальше. Вдруг действительно придется девочку куда-то определять, и лучше, чтобы директриса сразу подключилась.
Кажется, Лариса боялась, что Катя улизнет, потому что очень спешила, но, войдя в дом, они нашли девочку забившейся в уголок дивана. Катя сидела, притянув к себе тощие острые коленки, будто стремилась занимать как можно меньше пространства, и затравленно глядела на своих педагогов.
Надежда Георгиевна подумала, что после нечаянной пробежки вид у них, наверное, такой, будто они пришли Катю растерзать. Она молча села рядом и обняла девочку.
«Одного ребенка я погубила, – горько подумалось ей, – надо спасти хотя бы этого».
Лариса Ильинична аккуратно повесила на плечики пальто, сброшенное Надеждой Георгиевной, и удалилась в кухню.
Надежда Георгиевна погладила всхлипывающую Катю по спине, свободной рукой накрыла ей ноги своим любимым павлово-посадским платком и огляделась. Русичка жила в коммунальной квартире, но комната у нее была большая, в два окна, с высокими потолками и лепниной, ставшей рельефнее и четче от осевшей на ней пыли. Уютно, чистенько, и вся обстановка какая-то слишком интеллигентная, что ли, для простоватой Ларисы Ильиничны. Никакого хрусталя, ковров и прочего «богатства», наоборот, по аскетичности обстановки это жилье могло бы принадлежать настоящему ученому. Одна стена полностью заставлена книгами. Особого дефицита нет, но много специальной литературы, и корешки не выглядят новыми, и стоят не по размеру, похоже, хозяйка активно пользуется своими книгами. Из-под дивана выглядывает краешек диска «Грация», на котором надо заниматься, чтобы иметь тонкую талию. У Надежды Георгиевны тоже есть такой, правда, она покрутилась на нем пару дней и забросила.
