Потом она никогда не забывала лейтенанта и его слов: «Мне не страшно, и ты не бойся». Хотела его разыскать, но мешала тупая женская гордость и страх. С какой стати будет человек влюбляться в девушку, которую знал полтора часа, все это время пребывая на грани жизни и смерти? Наверное, ему было о чем подумать о другом, кроме как к девушке подкатить. Наташа не сомневалась, что Альберт Владимирович ее запомнил и благодарен, что она была рядом в трудную минуту, но на этом все. Вряд ли он обрадуется, если она вдруг кинется ему на грудь. Поэтому Наташа не предпринимала никаких шагов, втайне мечтая о том, как было бы прекрасно, если бы Глущенко сам ее нашел. Но мечты оставались мечтами до того момента, как она поступила в аспирантуру.
Альберт Владимирович мало того, что не узнал, так еще и возненавидел.
А теперь узнал, но «этого не нужно». И все же он не выпускает ее руки из своей.
– Вам правда не было страшно? – шепотом спросила Наташа.
Он покачал головой:
– Нет. Страшно, когда здоров. А если запускается процесс умирания, то уже не страшно, а наоборот, хорошо. Как князь Андрей. Высокое небо и все такое. Я, помню, еще возмущался в школе, зачем заставляют нас учить эту ересь, а оно вон как в жизни пригодилось. Знаешь, я потом взял в библиотеке и специально перечитал этот момент. Ощущения – один в один, что у князя Андрея, что у меня тогда. Только вместо высокого неба у меня была ты.
Наташа вздрогнула.
– Попробуй поспать, – продолжал Альберт Владимирович, – у тебя сотрясение мозга, а я, дурак, лезу с разговорами.
– Но…
Наташа хотела встать и была тут же остановлена: Глущенко придержал ее за плечо деликатно, но сильно.
– Тише, Наташа. Поспи, – он снова проверил ей пульс, – вроде ровный. Закрывай глаза и спи. Я буду рядом.
И она действительно вскоре уснула.
Накануне Наташа не забыла завести будильник, но проснулась раньше, будто от толчка, и сразу почувствовала, что все вокруг изменилось. Дело было не в травме, хотя голова болела, а на затылке налилась шишка размером с апельсин.
Она была дома не одна, и от этого все казалось незнакомым. Через полуоткрытую дверь видны стоящие в коридоре мужские ботинки, и куртка висит на крючке, будто так и надо, а в кухне слышится уютная возня: звяканье посуды, шум воды и ворчание Альберта Владимировича. Наташа полежала немножко, слушая и улыбаясь, а потом поднялась. Голова слегка кружилась, и шишка пульсировала, но в целом могло быть гораздо хуже. Она хотела вставать и бежать в ванную, пока Глущенко не видел ее заспанного лица, но тут он сам появился на пороге.
– Проснулась? Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Слушайте, можно я оденусь?
– Да, конечно, давай. Овсянку на тебя варить?
– Варите.
Постаравшись придать себе элегантный вид, насколько это можно с огромной шишкой на затылке, Наташа вышла на кухню, где Глущенко накрывал на стол. К своему изумлению, Наташа увидела готовую яичницу, нарезанный сыр, и в плетеной корзиночке вдруг оказалось несколько сухарей.
– Откуда эта роскошь?
– Нет, я, конечно, старый холостяк, – сказал Альберт Владимирович сварливо, – но думал, что такого запустения, как у тебя, не бывает. Пришлось в шесть утра мчаться домой хоть за какой-нибудь пищей.
– А магазин?
– А магазин, Наташа, работает с восьми до двадцати. Перерыв с тринадцати до четырнадцати. Это тебе для справки, если вдруг соберешься там хоть раз в жизни побывать.
Глущенко поставил перед ней тарелку с кашей.
– Ешь. Тебе надо как следует подкрепиться.
Наташа послушно заработала ложкой. Глущенко сел напротив и тоже начал есть.
– Спасибо, что так возитесь со мной, – сказала Наташа неловко, чтобы нарушить повисшее между ними молчание.
– Можно на «ты».
– Ну не знаю… Как-то неудобно.
– Да брось! Все-таки я вчера тебя голую видел.
Чувствуя, что кровь приливает к щекам, Наташа отложила ложку.
– Ну так вы же вроде врач, – промямлила она.
Глущенко засмеялся:
– А я без халата был.
Наташа вспомнила, что вчера ей совсем не было стыдно, наоборот, она чувствовала полное доверие к Альберту Владимировичу и от этого оставалась спокойна.
– Ну и гордитесь до пенсии, – фыркнула она.
– Хорошо, Наташа, так и поступлю. Просто хочу сказать, чтобы ты на этот счет не волновалась. Я увидел и сразу забыл.
Она пожала плечами.
– Ты мне очень дорога, – продолжал Альберт серьезно, – только я сильно ошарашен, поэтому несу всякую чушь. Знаешь, это очень странно – понять, что твоя мечта долго была рядом с тобой. Невероятно, днем я орал на тебя, злился, а потом бежал домой и мечтал о своей сестричке, и это тоже была ты. Я даже больше тебе скажу: иногда я думал, что мог бы влюбиться в тебя, если бы не любил ту безымянную сестричку.
Наташа подалась к нему, чтобы поцеловать и поскорее сказать, что тоже его любит, и так сколько времени потеряно, но Глущенко вдруг резко отодвинулся, поднялся со стула и отошел в другой угол.
– Молчи, Наташа, – почти выкрикнул он, – ничего не будет.
– Что?
Она тоже встала, чувствуя, что надо срочно что-то делать, ловить ускользающий шанс, найти единственное верное слово, но уже понимала, что ничего не получится.
– Молчи, прошу тебя. Я поддался слабости, сказал то, чего не нужно, но не наказывай меня за это, пожалуйста. Прости! Наташа, да, я люблю тебя. Это правда. Но это все.
– Я тоже тебя люблю, – сказала она и опустилась на стул, чувствуя, как он не хочет, чтобы она приближалась.
– Тогда, наверное, не стоит предлагать тебе дружбу?
– Не стоит.
Наташа достала из ящика буфета пачку сигарет. Закурила сама, Альберт тоже угостился.
– Тебе сейчас лучше воздержаться от курения, – сказал он.
– От эмоциональных потрясений мне тоже лучше воздержаться, и что дальше?
– Да уж, неподходящий момент.
– Более чем.
– Я просто должен быть один. Иначе никак. Да знаю я, что свинья, Наташа, нечего на меня так смотреть. Надо было молчать в тряпочку, а не лезть со своей любовью.
– Да нет, нормально ты все сделал. Я бы все равно начала надеяться, мечтать, всякое такое, голову бы ломала, любит – не любит, завлекала бы тебя… А ты раз – и все! Четко, по-хирургически. Я тогда на клиническую базу попрошусь, чтобы мы с тобой не встречались.
Глущенко ничего не ответил. Наташа быстро убрала со стола. Времени обсуждать совсем не оставалось – Глущенко вызвал такси по телефону, и сейчас оно должно было подойти. Странно, но Наташа не чувствовала отчаяния и опустошения, больно и грустно, да, но в то же время она была и счастлива.
