– Правда. Мы когда с Валькой переписывали его на новые кассеты, то запускали и сразу уходили на улицу, – всхлипнула дочь, – Валя бесилась страшно, она ж любопытная, но я считаю, что нельзя нарушать последнюю волю.
– Ты права. Только помни, что ты сделала для Мийки больше, чем любой другой человек на свете, и тебе не в чем себя винить.
Они сидели, обнявшись, и Надежда Георгиевна думала, как хорошо быть просто человеком. Еще неделю назад она устроила бы скандал, что дочь осмелилась не подчиниться, повторяла бы, как попугай или заезженная пластинка: «запрещаю, запрещаю, запрещаю», и к чему бы это привело? К истрепанным нервам в самом лучшем случае. В идеале. А в реальности Аня повидалась бы с Димой назло матери, и неизвестно, осталась бы жива после этой встречи… Господи, даже думать страшно!
И уж точно она никогда не узнала бы о том, что дочь мучается чувством вины.
Спасибо Грайворонскому за откровенный разговор! Вспомнив Василия Ивановича, она нахмурилась. Непонятно почему, но в последнее время мысли о математике вызывают странную тревогу. Он говорит правильные вещи, совершает правильные поступки, отличный педагог, дружинник, в конце концов, благодаря ему она, кажется, спасет отношения с детьми. Точнее, с дочерью, потому что с сыном она никогда не бывала так сурова, ибо Яша ухитрился расти идеальным ребенком, доставляя матери поводы для гордости, а не для беспокойства. Наверное, Аньке поэтому и доставалось вдвойне за каждый промах, потому что родители ждали от второго ребенка такого же идеального поведения, как от первого.
Василий Иванович молодец, и ничего зазорного нет в том, что он скрыл свою причастность к герою Грайворонскому. И что Катя Сырцова влюбилась в него, тоже не виноват, но откуда-то взялась эта непонятная тревога…
Надежда Георгиевна чуть не подскочила от внезапной догадки. Если Дима дружит с Грайворонским, то он может познакомиться с Катей, которая обладает как раз такой внешностью, которая нравится маньяку! Ну да, ничего особенного, зашел человек проведать старого приятеля на рабочем месте, все так делают. Может, еще выступит перед ребятами с лекцией о своем путешествии в Антарктиду, а потом Катю найдут мертвой, и никто не свяжет вместе эти два события.
Все идет к тому, чтобы признать Мостового невиновным, улики против него рассыпаются в прах, так что очень скоро Кирилл окажется на свободе, и это не очень хорошо. Сейчас маньяк вынужден затаиться, но как только Мостового выпустят, снова сможет убивать, и он обязательно это сделает. Смотрите, граждане дорогие, как вы поторопились с выводами: пока ваш подсудимый сидел, все было тихо, а как только выпустили – будьте любезны, получите труп. Надежда Георгиевна передернулась. Страшно думать, что есть среди людей подобные чудовища. И живут, как все, ничем не отличаются, так же ходят на работу, встречаются с друзьями, смеются, рассказывают истории… А потом убивают из прихоти, из охотничьего инстинкта.
Она покрепче прижала к себе Аню. Как быстро проходит жизнь… Кажется, еще вчера она носила дочку на руках, а теперь она взрослая девушка. Сколько времени отведено им еще побыть вместе, кто знает? Надо радоваться каждой минуте, такой, как она есть, со всеми разочарованиями и несовершенствами.
Но и дело тоже надо делать. Надежда Георгиевна расцеловала дочь, уложила ее, накрыла пледом, подоткнула его так, как Аня любила маленькой – чтобы ни одной щелки, и отправилась в коридор к телефону. В ящике комода, на котором стоял аппарат, лежала папка с номерами всех учеников. Надежде Георгиевне было немного неудобно, что она заставляет секретаршу делать лишнюю и, в общем, напрасную работу, но не отменяла указания по принципу «а вдруг пригодится?». Что ж, кажется, момент настал. Она набрала номер Кати Сырцовой. Ответил мужской голос, наверное, отец. Полковник милиции, кстати.
Надежда Георгиевна представилась.
– И что эта зараза опять натворила? – неоригинально отреагировал полковник.
Надежда Георгиевна засмеялась:
– У нас презумпция невиновности, и вы по роду службы должны это знать. Сначала надо вникнуть, разобраться, а вдруг в данной ситуации зараза как раз я?
– Говорите по существу, – буркнул отец, – я устал на службе, шутки шутить не хочу.
– Извините. Я просто хотела сказать, чтобы вы были внимательнее к Кате. И в душевном, так сказать, плане, и в чисто бытовом.
– Да в чем дело? Она у нас и так ни в чем отказа не знает.
– Понимаете, – Надежда Георгиевна понизила голос, – просто на улицах опасно…
– Вы мне это говорите?
– В общем, присматривайте за дочерью, не отпускайте ее одну гулять по вечерам.
– Как? Я стараюсь, но на цепь привязать не могу.
– Пусть она хотя бы ходит не одна, а с подружками или с мальчиками. Вы лучше меня знаете, какая сейчас обстановка в городе.
– И вы за этим беспокоите меня в неслужебное время? Чтобы напомнить про обстановку в городе, которую я действительно знаю лучше вас? Сначала супругу вызываете в школу неизвестно зачем, теперь звоните домой… Что вам нужно?
– Мне нужно только одно – чтобы вы позаботились о своей дочери! – отчеканила Надежда Георгиевна и положила трубку.
Пусть думает, солдафон несчастный! С педагогами у нас шутки плохи: накатать заявление по месту работы, что такой-то плохо справляется с родительскими обязанностями, – дело трех минут. А еще проще позвонить в партком и сообщить, что некий коммунист недостаточно ответственно подходит к делу воспитания верных сынов и дочерей нашей Родины. Стране нужны герои, а… Ладно, неважно, как там дальше.
Она убрала папку с телефонами и удовлетворенно покачала головой.
– …Наташа, Наташа. – Голос едва пробивался сквозь вязкую пустоту, в которой она пребывала, и прошло, кажется, много времени, прежде чем она поняла, что Наташа – это она и есть.
Наташа открыла глаза и увидела перед собой лицо Альберта Владимировича. Все остальное оставалось пустотой. «Так и должно быть. Он и я. Ничего больше», – от этой мысли Наташа решила, что умерла, и обрадовалась, что Альберт рядом, но тут он сказал: «Наташа, слава богу, ты жива», так что пришлось сделать над собой усилие и осмотреться. Все терялось, расплывалось в глазах, но удалось понять, что она лежит на полу в собственной прихожей, привалившись спиной к стене, а Глущенко сидит перед ней на корточках.
– Откуда вы?
– Ты сама мне позвонила, – сказал Альберт Владимирович, аккуратно расстегивая молнию на ее сапоге, – только я решил, что ты пьяная в говно, а оно вон как…
Наташа попыталась повернуть голову, почувствовала страшную боль в затылке и обнаружила, что держит в руке телефонную трубку. Из нее неслись короткие гудки. Наташа хотела дотянуться до полочки, положить трубку на место, чтобы прекратились эти раздражающие звуки, но не смогла, и Глущенко положил трубку сам.
– Решили, что пьяная, а сами приехали?
– Ты сказала, вопрос жизни и смерти, а на такие вопросы надо отвечать. Наташ, а ты сама не помнишь, что ли, ничего?
