Бабкин с Полоховым пытались возмутиться, мол, неизвестно, где теперь искать этого командира, но Ирина сказала, пусть не волнуются. Найдется – отлично, а нет – рассмотрим, можно ли продолжать в отсутствие свидетеля.
Наконец они ушли, а Валерий задержался.
– Простудишься, – сказал он ласково и захлопнул форточку. – Иринушка моя, ну что ты все в дебри какие-то лезешь? Зачем?
Она молча развела руками.
– Тебе страшно впервые приговаривать к высшей мере? Милая, не бойся, я с тобой. Все будет хорошо, только не надо больше этих детских разоблачений, которые хороши в книгах про Перри Мейсона, а не в реальной жизни.
Ирина растрогалась, быстро закрыла задвижку и обняла Валерия, ей всегда становилось легче и спокойнее в кольце его рук, но любовник отстранил ее и отпер дверь.
– Милая, не надо, вдруг кто-нибудь войдет, – сказал он тихо, – и прости, но я еще немножко злой на тебя.
– За что?
– Я тысячу раз говорил, как важно, чтобы ты приняла правильное решение, а ты будто специально делаешь наоборот.
– Верь мне, Валера!
– Но…
– Валера, верь! Я верю, что ты на мне женишься, а ты верь, что я все сделаю как надо.
Надежда Георгиевна заметила, что Наташа расстроилась после заседания. Утром она явилась в суд веселая и бодрая, как обычно, и Надежда Георгиевна предвкушала, как в перерыве обсудит с нею постулаты Василия Ивановича. Ей казалось, что они придутся Наташе по вкусу. Только девушка вышла из зала суда задумчивая и тихая, Надежде Георгиевне показалось, что она даже немного побледнела. Пока они курили на лестнице, а потом ели плюшки с компотом в столовой, Наташа не произнесла ни одного крамольного слова, а самой начинать антисоветский разговор Надежде Георгиевне было неловко. Она порылась в сумочке, нашла таблетку цитрамона и протянула Наташе, но та отказалась. «Наверное, эти дни, – вздохнула Надежда Георгиевна, – ладно, успеем еще наговориться».
Когда они вернулись в суд, секретарь вдруг выскочила навстречу с криком: «Ну где вы ходите! Вам с работы звонят, уже третий раз!»
Все оборвалось внутри у Надежды Георгиевны, и про Наташу она думать тут же перестала.
– Алло! – крикнула она в трубку, еле держась на подгибающихся ногах. – Что случилось?
– Надеждочка Георгиевна, вы только не волнуйтесь!
– Что?
– Грайворонский влепил Козельскому трояк за итоговую контрольную!
– Это все?
– Да.
– Ффууу! – Она отерла лоб и без сил опустилась на стул, который ей подставила предусмотрительная Наташа. – Вы понимаете, что меня чуть кондрашка не хватила? Третий раз, говорят, звонят с работы! Тут школа сгорела как минимум!
– Так я что хочу сказать, трояк за итоговую контрольную.
– И?
– Надеждочка Георгиевна, соберитесь, пожалуйста, – проворковала Лариса Ильинична. – Трояк. За. Итоговую. Контрольную. Козельскому!
– Это значит – прощай, медаль.
– Ну а я о чем? Главное, я что хочу сказать, история мутная. Говорю, не ставь в журнал, пусть перепишет, а Грайворонский уперся. Звездная болезнь, видите ли, у Сережи развивается. Так ты парня до медали сначала доведи, а потом уже лечи звездную болезнь, астроном несчастный!
Надежда Георгиевна пожала плечами. Она старалась, чтобы медалисты честно заслуживали медали, без натяжек и вторых попыток, и до сих пор Сережа Козельский был именно таким. Но сейчас у него болен отец, бедняга волнуется, и ничего удивительного, что это отразилось на успеваемости. Минуточку, когда она встретила парня во дворе, он сказал, что прогуливает математику. Ну все ясно: решил контрольную за десять минут, сдал и отправился на волю. Ничего удивительного, что Василий Иванович увидел в этом эффектном жесте симптом звездной болезни.
– Лариса Ильинична, вы же сами жаловались мне на Козельского.
– Так да! Но я хотела угомонить его, а не аттестат портить.
– Хорошо, но, в отличие от литературы, алгебра – наука точная. Задача либо решена, либо нет, субъективность учителя роли не играет. Это вы можете фантазировать – тема раскрыта, тема не раскрыта, а у математиков все четко.
– Ой, там вообще непонятно, целый детектив. Сережа сказал, что он ошибок не делал, это ему кто-то похожей ручкой подписал неправильные ответы. Я сначала отмахнулась, мало ли что дети соврут, но он показал мне черновик, на котором все верно решено. С какой стати ему в черновике писать правильно, а в чистовик – всякую ересь?
– Позовите мне Грайворонского, – вздохнула Надежда Георгиевна.
– Ой, не могу! Из автомата звоню, чтоб он не подслушал. Так я что хочу сказать, если Сергей правильно решил, то вряд ли это одноклассники подгадили. Васенька завидует, что Козельский умнее его, вот и устроил подлянку.
– Идите на рабочее место, Лариса Ильинична.
Разъединившись, Надежда Георгиевна набрала номер учительской:
– Василий Иванович, директор беспокоит. У вас спорный вопрос по оценке Козельского.
– Но…
– Слушайте меня, Василий Иванович. Сейчас вы дадите Козельскому заново решить контрольную работу. Я понимаю, что два варианта, и оба он видел, но вы опытный педагог и блестящий математик, найдите аналогичные задачи. Кроме Сергея, пригласите в класс Ларису Ильиничну и проверьте работу в ее присутствии. У меня все. Выполняйте.
– Но зачем?
– Затем, что если есть сомнения, нужно их устранять хотя бы экспериментальным путем, если не получается никаким другим.
Грайворонский засмеялся:
– Вы стали прямо настоящий юриспрудент, Надежда Георгиевна. Не волнуйтесь, все сделаю, как вы сказали.
Надежду Георгиевну чуть покоробила его фамильярность. Не надо было все же вести с ним сомнительных бесед под чаек. Хотя ради того откровения, что она пережила, можно простить… Она будто рюкзак с камнями сбросила: путь остался таким же трудным, но идти гораздо легче.
После пережитого стресса срочно потребовалось выкурить еще по сигаретке. С этим процессом Надежда Георгиевна курила каждый день, но пока еще надеялась, что не пристрастится. Только они с Наташей вышли на лестницу, встали подальше от воняющего потом прокурора, нервно высаживающего по полсигареты с каждой затяжки, как на площадке появилась судья.
Смерив их суровым взглядом, она бросила: «Ко мне в кабинет», и таким тоном, что Наташа с Надеждой Георгиевной покорно вложили сигареты в пачку и последовали за судьей.
– Итак, я поняла, что вы благородные дамы с тонкой душевной организацией, – холодно произнесла Ирина Андреевна, – вопрос в том, что дальше. Играйте в бойкот и выливайте мне на голову все запасы презрения, дело ваше. Продолжайте молчать в зале суда и вне его, потом распишетесь, где я вам укажу, за любой приговор, который я вынесу, и разойдемся. Положительная сторона этого варианта состоит в том, что вы, поскольку не принимали решения вместе со мной, не будете испытывать потом сомнений и угрызений совести. Или мы отставляем обиды и работаем вдумчиво, конструктивно и доброжелательно. Волнует вас судьба парня – давайте рассуждать, нет – обижайтесь дальше.
