Господи…
Надежда Георгиевна закрыла лицо руками и разрыдалась, как не плакала с юности.
Что же теперь делать? Просить прощения у Ани? Но смерти лучшего друга дочь никогда ей не простит. Девочка уверена, что если бы тогда мама позволила Мийке остаться, с ним все было бы хорошо, и разубедить ее никак невозможно, Надежда Георгиевна уже пыталась.
Достав из кармана носовой платок, Надежда Георгиевна промокнула глаза от слез и сильно, со вкусом высморкалась. Всхлипнула последний раз и стала глубоко дышать, чтобы успокоиться.
Много она сделала Ане плохого, и многое из этого плохого необратимо. Проще всего сейчас пасть ей в ноги, разрыдаться, вымолить прощение, то есть снова переложить с себя ответственность. Я осознала, покаялась, значит, я хорошая, а раз ты не хочешь все забыть, и жить так, как я хочу, то это ты плохая.
Нет уж!
Тут размышления Надежды Георгиевны прервали самым неожиданным образом. К ней подошел Сережа Козельский и спросил, хорошо ли она себя чувствует. Взглянув по сторонам, она увидела в тридцати метрах старую деревянную беседку, полную старшеклассников, с любопытством на нее глядящих. К ужасу своему, Надежда Георгиевна поняла, что в состоянии аффекта случайно забрела в тайный двор, где дети собираются покурить, выпить, а то и что похуже.
Она встала, расправила плечи и внушительно откашлялась:
– Сергей, у меня все хорошо.
– Давайте я вас провожу.
– Ну что ты, не стоит. И, кстати, почему ты не на занятиях? Насколько я помню, у вас сейчас математика должна быть.
– Я прогуливаю.
Она покачала головой и медленно направилась к арке, ведущей на улицу:
– Ты очень способный мальчик, но без дисциплины талант ничего не стоит… А впрочем, дело твое.
– Угу. – Козельский нахмурился.
Тут Надежда Георгиевна оступилась на раскисшем участке дороги и чуть не упала, но Козельский успел подхватить ее под руку:
– До остановки провожу вас все-таки.
– Спасибо.
– Это вам спасибо, что за Катьку заступились!
– Так я ж директор как-никак. Положение обязывает. Слушай, Сережа, не в службу, а в дружбу, скажи своим приятелям, что…
Она замялась. Вот что? Какую достойную причину можно придумать для истерики посреди улицы?
– Может, вам сосулька в глаза попала?
– Угу. В один глаз сосулька, а в другой голубь накакал. Ладно, пусть будет сосулька. В небо я смотрела, ввысь и вдаль. И вот еще что: скажи Кате, чтобы больше не выступала, потому что я застряла в этом суде неизвестно на сколько еще…
– Так две недели же срок! – вдруг перебил Сергей.
Они как раз подошли к пешеходному переходу, и он крепко взял Надежду Георгиевну под руку, совсем как взрослый.
– А ты откуда знаешь?
– У меня батя должен был заседать вместе с вами, поэтому я в курсе. Он так волновался, но всего один день успел сходить, а вечером на него какие-то гопники напали.
– Господи! И как он?
– Сотрясение мозга. Но уже ничего, вчера из больницы выписался.
– Погоди-ка, твоего папу зовут дядя Коля? – вдруг осенило Надежду Георгиевну. – И он любит суп?
– Да-да! Он мне рассказывал, как с вами обедал. Только он думал, что вы его узнали.
– Прости, – вздохнула Надежда Георгиевна, – специфика работы. Вот станешь хулиганить, тогда уж я твоего отца запомню, будь уверен. Передай ему, пожалуйста, привет.
– Передам.
– Но он точно поправляется? Может быть, помощь нужна?
Сережа сказал, что врачи рекомендовали покой, положительные эмоции и больше ничего. Первое время боялись, что разовьется гематома, но теперь опасность миновала.
Тут подошел автобус, она села, а Козельский вернулся к товарищам. Надежда Георгиевна смотрела в окно, как он идет, сутулясь, не глядя по сторонам и наступая прямо в лужи. Полы школьного пиджака смешно выглядывают из-под короткой куртки, а угол сумки, дерматинового параллелепипеда с олимпийской символикой, продран, и из него выглядывает уголок толстой тетрадки.
Гопники, значит, на батю напали. Очень уж вовремя…
Ничто так не объединяет людей, как общий враг. Даже такие непримиримые идеологические противники, как Наташа и Надежда Георгиевна, забыли разногласия, когда Ирина указала их истинное место в этом спектакле, и прибегли к извечному женскому оружию – презрению. Они здоровались сквозь зубы, не преломляли с судьей хлеба, словом, из кожи вон лезли, чтобы показать свою обиду.
Избрали проверенную тактику русской интеллигенции – оскорбиться и устраниться. Что ж, главная цель достигнута – в процессе они больше не мешают, а дуются пусть сколько хотят.
Ирина понимала, что, если стремишься к цели, обязательно кому-то перейдешь дорогу, всем нравиться невозможно, и что-что, а бабский остракизм переносила очень легко.
Гораздо тяжелее было встречаться взглядом с подсудимым и сквозь напускное спокойствие видеть там свет надежды. Бедняга Кирилл, неужели не понимает, что обречен?
Ирина старалась смотреть поверх голов или в проход, или изучала герб, в общем, использовала разные ухищрения, чтобы не смотреть в глаза ни подсудимому, ни родственникам. Она повторяла как заклинание, что нужно думать только о скором своем счастье. Раз наверху решено, что Мостовой – серийный убийца, то так оно и будет, и сопротивляться глупо. Ну вынесет она оправдательный приговор, подумаешь, большое дело его пересмотреть! Ради торжества коммунистической идеологии и здоровой морали расстрелять одного жалкого рокера ничего не стоит. И не такие жертвы приносили.
Упрямством она не только разрушит собственную жизнь, но и продлит бедняге агонию. Сейчас он вроде бы смирился с неизбежным, а когда Ирина его оправдает, будет вне себя от радости, и только немного успокоится, освоится на свободе, как его снова заберут. Лучше уж сразу…
В воскресенье они с Валерием провели чудесный день вместе. Утром Ирина отвезла Егорку к бабушке, а вернувшись, приготовила изысканный обед. Валерий пришел около полудня с цветами и бутылкой муската. Ирине стало неприятно от того, как она обрадовалась перспективе выпить и как захотелось спрятать вино, чтобы спокойно насладиться алкоголем в одиночестве.
Она стала подыскивать предлог не откупоривать бутылку, но как только сели за стол, Валерий сразу попросил штопор. Пришлось делать вид, что она не помнит, где у нее этот совершенно бесполезный в хозяйстве одинокой женщины предмет.
– Ну, любимая, за нас, – Валерий поднял бокал, когда штопор пришлось все-таки отыскать, – мы уже любим друг друга, теперь давай друг к другу привыкать…
Сердце екнуло от предвкушения счастья, и Ирина едва пригубила – не дай бог, Валерий заподозрит, что она выпивает…
