Действительно, если ты, сидя на своей замызганной кухне в растянутых трениках, шепотом высказываешься, что Брежнев – дурак, это уже гражданский подвиг. Есть чем гордиться. На производстве можно не надрываться, ты уже молодец, попер против КГБ. Героем труда становиться не обязательно.
Пошушукались ночью за бутылкой – все, красавцы, болеем за страну. Можно проспаться и утром идти на завод, дрожащими с похмелья руками кривые гайки точить. А что слова никуда не упали и всходов не дали, так какая разница.
И не обязательно гайки. Можно создавать невыносимо скучные фильмы, писать тяжелые и неудобоваримые, как плохой студень, романы, восхваляющие советскую власть, продвигать заведомо ложные научные гипотезы ради материальных благ, а для морального удовлетворения тявкнуть разок в узком кругу про империю зла и до конца жизни гордиться собой.
Только это называется не гражданская смелость, а двурушничество.
Неужели Наташа была права, когда говорила, что надо разрешить людям петь, о чем они хотят?
Надежда Георгиевна поспешно натянула второй сапог и отправилась в школу. Сегодня она обещала Василию Ивановичу присутствовать при разговоре с Катиной мамой.
На улице резко потеплело, в шубе жарко, поэтому пришлось доставать демисезонное пальто. Надежда Георгиевна поморщилась – в каракуле она нравилась себе гораздо больше: солидная, представительная дама, типичная жена военнослужащего, а в пальтугане пятилетней давности выглядит как уборщица. Надо что-то доставать, но где и на что? В магазинах иногда можно поймать приличную ткань на пальто, надо искать, охотиться, только денег все равно нет. Что не грохнули на бабушкин санаторий, то лежит для банкета по случаю защиты докторской. Придется быть скромнее, распустить пару свитеров из чемодана, пока их моль не сожрала, и связать объемный шарф. Он скроет потрепанный воротник, уже кое-что.
Подойдя к входу в школу, Надежда Георгиевна быстро расстегнулась и распахнула пальто, чтобы все видели не старую тряпку, а приличный костюм. Вот, кстати, еще одно объяснение распахнутой верхней одежде у погибших девушек. В юности сквозняк – понятие абстрактное, воспаление легких и прострел представляются уделом глубоких старичков, главное – это красиво выглядеть. Возможно, девушки расстегнулись, чтобы красота блузочек и юбочек не пропадала зря под невзрачной верхней одеждой, вот и все. А убийца просто воспользовался удобным обстоятельством.
Она поднялась на третий этаж. Почему-то кирпично-рыжая краска на поручнях перил и по краям ступеней лестницы вдруг стала Надежде Георгиевне противна, и вообще, она почувствовала себя так, будто оказалась тут впервые, и непонятно, зачем она здесь и что надо делать. Наваждение длилось всего секунду, Надежда Георгиевна тряхнула головой, и оно прошло.
Под дверью учительской уже ждали Катя с мамой, и, взглянув на девочку, Надежда Георгиевна подумала, как же сильно она изменилась за последнее время. Катя расцвела совсем недавно, из тощей невзрачной девчонки как-то вдруг, буквально в одну ночь, превратившись в замечательную красавицу. Откуда-то взялись пышные локоны и сияющие глаза, а бесконечные ноги остались тощими, но приняли такую форму, что язык больше не поворачивался назвать их макаронинами. Осознав свое чудесное превращение, Сырцова стала наслаждаться им и новым статусом первой красавицы школы. В «макулатурном» издании трилогии про мушкетеров Дюма Надежда Георгиевна прочитала «она была кокетлива, как демон», и это выражение на сто процентов подходило Кате. Она обращалась с поклонниками, то приближая, то отталкивая их, а Лариса Ильинична сетовала, что мальчики не усваивают предмет, потому что знать не желают никаких женских образов, кроме Катькиного образа в мини-юбке, но при этом Сырцова не злоупотребляла своим могуществом, не сталкивала парней лбами и не унижала, за что весь педагогический коллектив был ей благодарен.
До недавнего времени девчонка выглядела совершенно счастливой, носилась по школе с радостной улыбкой и видом победительницы, а сейчас… Тихая, сутулится, глаза потухли – у Надежды Георгиевны даже сердце заболело на нее смотреть. Неужели безответная любовь? Но чувство, даже безнадежное, должно возвышать душу, а не унижать и обескураживать человека. Надежда Георгиевна и сама когда-то была влюблена в своего преподавателя неорганической химии, а он даже имени ее не помнил. Да, она страдала, но такого пришибленного вида не имела даже в самые трудные дни. А тут девчонку будто к позорному столбу привязали.
Скорее всего, они ошибаются, и дело тут не во влюбленности в Грайворонского. Катя окружена толпой поклонников, среди них такие красавцы, как Сережа Козельский, а она вдруг отдает сердце невзрачному педагогу! Влюбилась бы еще в артиста или хоть в рокера типа Мостового, тут механизм понятен, но Василий Иванович…
Что-то здесь не то.
Надежда Георгиевна открыла кабинет, поправила перед зеркалом прическу, села за свой стол и сказала Василию Ивановичу, дожидавшемуся в учительской, чтобы пригласил мамашу.
Умышленно или нет, но сегодня Грайворонский выглядел особенно сереньким и пыльным. Рубашка не глажена, голова не мыта, мел на лацкане – просто хрестоматийный образ неудачника.
Катина мама, наверное, была в юности красавицей, но с годами сильно расплылась, и слой пудры не смог скрыть нездорового оттенка кожи, какой бывает от слишком хорошего питания. Одета она была тоже слишком хорошо и от этого выглядела вульгарно.
– Что там моя девка опять натворила? – спросила она с порога и уселась напротив Надежды Георгиевны, не дожидаясь приглашения.
– Опять? Насколько я помню, мы раньше вас не вызывали.
– Да вечно что-то отчебучит, никакого сладу с ней нет.
Надежда Георгиевна солидно кашлянула и поправила шариковую ручку, лежащую на пустом листе бумаги.
– Катя не сделала ничего плохого.
– Ой, правда? Что-то с трудом в это верится. Вы уж будьте с ней построже, мать ей не указ, так, может, хоть учителей послушает.
– Но нам не за что ее ругать, – улыбнулась Надежда Георгиевна через силу, чувствуя, что теряет контроль над разговором.
– Как это не за что? Лентяйка, свиристелка, учиться не желает, одни гулянки на уме. Я давно ей обещала – вот пойду в школу и всю правду там про тебя расскажу, какая ты на самом деле. Ты перед учителями и друзьями притворяешься хорошей, а дома волю себе даешь, ну ничего, я все расскажу!
– Простите, но мы вас вызвали не для того, чтобы вы разоблачили перед нами собственную дочь, – промямлила Надежда Георгиевна. Ею вдруг овладело головокружительное чувство узнавания – она совершенно ясно увидела в этой бабище саму себя.
– Но вы уж будьте с ней построже, научите эту дрянь хотя бы мать уважать!
«Теми же самыми словами, что и я, – устало подумала Надежда Георгиевна, – теми же самыми». Она вдруг вспомнила, как биологичка в учительской распространялась о добродетелях своей ненаглядной Розочки, как та не только успевает учиться на одни пятерки, но еще и по дому помогает. Надежда Георгиевна послушала, да и рубанула: «А моя-то ни черта не делает. На мать плевать хотела, одни глупости на уме». А если сравнить, так наверняка Анька делает не меньше, чем идеальная Розочка, разница в восприятии.
