Тут взгляд Наташи упал на подоконник. Там лежала заколка такой же системы, как вещественное доказательство в их деле.
Надежда Георгиевна проследила, куда она смотрит, и вспыхнула:
– Ах, Анька, зараза, сколько можно повторять! Бросает вещи где ни попадя!
– Ничего страшного, я сама такая. Если вы ко мне придете в гости, то ужаснетесь, – Наташа засмеялась, – во всяком случае, в кастрюле для борща вы скорее найдете у меня колготки, чем собственно борщ.
Надежда Георгиевна взяла зажим для волос и покрутила его в руках:
– Так грустно… Вроде и там безделушка, и тут, но польская является вожделенным предметом для девушки, а нашу в руки взять не хочется. Та – аккуратная, легкая, надежная, красивая, а эта… Посмотрите сами, Наташа. Страшная пластмассовая планка отвратительного ржавого цвета, замок такой тугой, что надо его вдавить в череп до самого мозга, чтобы застегнуть, что не мешает ему потом отстреливаться в самый неподходящий момент. Волосы цепляются, одним словом – ужас.
– Все так. Знаете загадку: что такое, жужжит, а в жопу не лезет?
– Фу, Наташа, в этом доме подобных слов не произносят.
– В общем, ответ: машинка для жужжания в жопе советского производства. Извините.
Надежда Георгиевна горько улыбнулась:
– К сожалению, вы правы. Но, ей-богу, прямо иногда зло берет, вот что нам мешает наделать таких же красивых и удобных заколок, как поляки? Почему все, что мы производим, в руки взять противно?
– Кроме вооружения, – улыбнулась Наташа, – оружие у нас что надо.
Надежда Георгиевна приосанилась.
– Я люблю свою родину, – произнесла она веско, – и готова переносить трудности на благо советского народа. Не роптала и роптать не собираюсь, но ради бога, скажите мне, Наташа, раз уж мы все равно производим заколки, почему бы не делать это хорошо, чтобы какая-то копеечная дрянь не становилась главной уликой по делу о смертной казни.
– Да потому, что светлое будущее видно из мрака настоящего.
– В смысле?
– Если в настоящем светло, то никто никуда не всматривается и ничего не ждет. Живет себе полной жизнью, да и все. У нас не то. Мы стремимся в будущее, гордимся прошлым, а настоящего не знаем. Мечтаем, что вот когда наступит коммунизм, тогда и заживем, если не сами, то уж дети и внуки наши точно. То же и в бытовом плане. Десятилетиями ютимся в коммуналках или в одной комнате с родителями, ждем, когда дадут квартиру, и вот тогда-то уж заживем, тогда-то уж счастье. Через пять лет подойдет очередь на машину, радость будет. Запишемся в очередь на стенку, на холодильник, на телевизор и будем ждать, ждать, ждать, и так привыкнем это делать, что когда ожидания ненароком исполняются, мы не умеем радоваться, а сразу начинаем ждать чего-то другого.
Директриса нахмурилась, но Наташа не дала себя перебить. Ей вдруг показалось очень важным достучаться до настоящей Надежды Георгиевны, той милой и ироничной женщины, которая на миг показалась из-под маски настоящего советского человека:
– Наш гражданин живет либо мечтами, либо воспоминаниями, а в настоящем, в том единственном моменте, где он может быть самим собой, что-то делать и принимать решения, он просто не бывает.
– При чем тут это?
– При том, что государству абсолютно не нужно, чтобы человек был самим собой. Личность – враг государства, и делается все, чтобы ее уничтожить, причем начинают с самого рождения, когда не дают ребенка матери, а сразу помещают его к другим новорожденным, в ряд одинаковых кроваток. Это первый шаг, а дальше понеслась… Конвейер винтиков, зомби, кого угодно, только не самостоятельных индивидуумов, отвечающих за себя и свои решения.
Надежда Георгиевна с силой отодвинула чашку:
– Ну знаете, Наташа, я вас пригласила в дом, а вы ведете такие речи!
– Извините, – Наташе действительно стало стыдно, будто она напилась в гостях, – просто вы спросили, и я попыталась вам объяснить.
– Вообще-то это был риторический вопрос!
– А…
– А вы устроили мне лекцию о подавлении личности, но при чем тут заколка, я так и не поняла.
– Я ж говорю, чем невыносимее настоящее, тем светлее будущее. Вот и надо, чтобы заколки не застегивались, ботинки разваливались, одежда натирала везде, где только это возможно, и нагоняла на окружающих тоску и страх.
– Это тоже был риторический вопрос.
Наташа покачала головой. Надо бы встать, проститься и уйти, но почему-то приятно сидеть в этой кухне, чувствовать сытость от непривычно вкусной и горячей еды и пить чай из кружки с изображением парусника.
– А я могу ответить на ваши инсинуации. – Надежда Георгиевна встала, заново поставила чайник, и, дожидаясь, пока закипит, стала по-лекторски прохаживаться по просторной кухне. – Свобода личности тут абсолютно ни при чем, просто у нас еще много несознательных людей с мещанским мировоззрением.
«Давай, вали с больной головы на здоровую». Наташа сдержалась и не сказала это вслух.
– Недаром формирование коммунистического сознания, воспитание настоящих строителей коммунизма является важнейшей нашей задачей, – Надежда Георгиевна наставительно подняла палец. – Таких людей пока немного, большинство живет своими узкими мещанскими интересами, не понимает и не хочет понимать, в каком сложном положении находится наша Родина. Мы окружены врагами, которые только и ждут, чтобы Советский Союз развалился, просто в нашей сытой и безопасной жизни мы невольно об этом забываем и не понимаем, сколько средств приходится тратить государству на мирное небо над нашей головой, и начинается: ох, я тружусь так много, а имею так мало! А на мой взгляд, когда нет войны – это очень немало.
– Да. Это все, что нужно.
– Слава богу, вы хоть это понимаете! А многие – нет. Ах, государство недоплачивает, значит, буду делать свою работу настолько плохо, насколько это возможно, чтобы было не обидно. Не могу купить нормальные сапоги – что ж, научу ваших детей так, что они корова через «а» будут писать и к Достоевскому в жизни не притронутся. Ах, моему ребенку в школе знаний не дают, ладно, я вам так укол поставлю, что задницу разорвет.
– А раз учительницы моих детей не учат, а в поликлинике врачиха с медсестрой чуть не убили, так зачем я буду этим свиньям красивые платья шить? Принцип понятен. Круговорот халтуры в отдельно взятой стране.
– Государство у нас хорошее, Наташа, – сказала Надежда Георгиевна убежденно, – очень хорошее. Люди только пока еще говно.
Тут вскипел чайник, и директриса занялась заваркой. Наташа хотела крикнуть, чтобы просто залила старую, но не успела. Вот тоже, сколько сил тратится на такую ерунду, как заваривание чая, когда есть прекрасное изобретение – пакетики! Бросил в кружку, залил кипятком, и готово. Куча времени освобождается для строительства коммунизма, однако в магазинах их почему-то нет.
