– Я к вам с деликатным вопросом, – сказал Грайворонский, слегка помявшись.
– Слушаю.
Василий Иванович потупился, взял лежащий на столе толстый красно-синий карандаш и принялся крутить его в пальцах.
– Вы себе не можете представить, Надежда Георгиевна, как я рад, что вы пришли сегодня в школу! Мне ведь не с кем посоветоваться, кроме вас, а вы в суде… Я уж думал вас там подкараулить.
– Переходите к делу.
– Понимаете, мне кажется, что Катя Сырцова ко мне неравнодушна.
«Ффуууу!» Надежда Георгиевна внезапно поняла, что значит выражение «гора с плеч свалилась». Ну не вся гора, но огромный кусок отвалился от утеса. Раз сам пришел советоваться, то все в порядке, никакой предосудительной связи ученицы и учителя нет.
– Я не знаю, так ли это, или мне кажется, все же я недавно работаю в школе, – продолжал Василий Иванович, слегка запинаясь, – да и вообще у меня не слишком большой опыт в подобных делах. Никогда не пользовался успехом у девушек…
– А что вас подтолкнуло сделать такой вывод?
– Понимаете, Катя звезд с неба не хватает.
– М-да, это еще мягко говоря, – улыбнулась Надежда Георгиевна.
– И вдруг она стала ходить на мои дополнительные занятия, задерживаться после уроков… Сначала я думал, что девочка просто хочет подтянуть знания, но потом она начала задавать мне вопросы, не связанные с математикой. Ну и без слов тоже, понимаете? Мне просто неловко с вами это обсуждать.
– Раз уж подняли тему, то говорите все.
– Ну кокетство.
– Василий Иванович, девочки все кокетничают. Красятся как сумасшедшие и кокетничают. Это нормально. Когда человек получает вдруг в руки оружие, естественно, что он пробует его мощность, так сказать, потенциал, на всяком биологическом материале, который попадается на глаза.
Василий Иванович покачал головой и, кажется, слегка покраснел:
– Но Катя позволяет себе чуть больше. Юбку приподнимает так, будто случайно… Смотрит… Боюсь, что ее сегодняшний выпад тоже был сделан с целью обратить на себя мое внимание. И вот я думаю, что делать дальше. Не реагировать? Вести себя, будто ничего не происходит?
– Это лучшая тактика для взрослой женщины, но не для девочки-подростка, – вздохнула Надежда Георгиевна, – дети в этом возрасте одновременно и ранимы, и агрессивны, и трудно сказать, что выкинет Сырцова, если пустить все на самотек. Покамест держите с ней максимально возможную дистанцию, чтобы, если она вдруг вас обвинит в чем-то нехорошем, не обнаружилось абсолютно никаких фактов, которые могли бы свидетельствовать в пользу этой гипотезы.
Грайворонский впервые за весь разговор взглянул ей в глаза и слегка улыбнулся:
– Слушайте, а вы, кажется, втянулись в судебные дела. Простите мою вольность, но вы сейчас заговорили, как настоящий крючкотвор.
Надежда Георгиевна покачала головой – да, есть маленько.
– Как там у вас, кстати, дела? Я знаю, что вы заседаете в деле Мостового…
– Откуда?
– Как говорится, я давно в этом бизнесе, – хмыкнул Василий Иванович, – не хочу хвастаться, но я принимал посильное участие в поимке убийцы, поэтому мне, естественно, любопытно. Если бы я знал, что намечается суд над маньяком, то обязательно попросился бы заседателем вместо вас.
– Так, кажется, нельзя делать. Следствие и суд не должны осуществляться одним человеком, поэтому вас бы не допустили, наверное, – Надежда Георгиевна нахмурилась, вспоминая первое заседание, когда судья разъясняла права и обязанности всем участникам процесса, – вам пришлось бы заявить отвод.
– Ну ладно тогда. Только знаете что?
– Что?
– Я, конечно, был в следственной бригаде не то что последняя спица в колеснице, а просто песок под колесами, никто и звать никак, но с товарищами-операми мы это дело, естественно, обсуждали. И не один раз слышал я от них в кулуарах такое мнение, что Мостовой не виноват.
– Зачем же они его тогда арестовали?
Грайворонский многозначительно скосил глаза. Что ж, ясно. Или понадобилось срочно отчитаться наверх, что маньяк пойман, или… Нет, об этом даже думать не хочется. Схватили первого попавшегося мужика, чтобы отвести подозрения от истинного виновника, например, сына высокопоставленного партийного работника? Нет, нет и нет! Не станет она впадать в паранойю из-за дурацких гримас Василия Ивановича. Мало ли что он там в кулуарах обсуждает! Наверное, его друзья-оперативники просто недовольны, что не они вычислили Мостового, вот и говорят глупости.
Она быстро перевела разговор на Катю Сырцову и предложила вызвать в школу мать, естественно, не сообщать ей о влюбленности дочери в учителя, потому что тут последствия непредсказуемы, а просто побеседовать втроем – мамаша, Грайворонский и сама Надежда Георгиевна. Может, решение придет в процессе.
Выходные прошли, грустные, одинокие и чуть более пьяные, чем обычно. В субботу у Ирины началось женское недомогание, и тоска усилилась стократ. Каждый раз она одновременно боялась и надеялась, что месячные не придут и она окажется беременной, и тут уж откладывать дальше станет нельзя. Ирина мечтала, с необычайной ясностью представляя, как Валерий собирает детскую кроватку, пока она сама подрубает пеленки. Видения бывали такими яркими, будто наяву, и Ирина уговаривала себя: раз она так четко видит это мысленным взором, то оно обязательно сбудется. Вот Валерий переступает порог, держа на руках новорожденного сына, Ирина даже знала, что малыш будет завернут в одеяльце из верблюжьей шерсти, заправленное в конверт с шитьем, передающийся в семье из поколения в поколение, и прихваченное непременно атласной, а не капроновой голубой лентой.
Потом наплывали, как чернила, пролитые на бумагу, совсем другие мысли – про требование аборта, потому что сейчас все еще не время, про разрыв отношений и унизительную процедуру признания отцовства через суд. Про злосчастную долю дважды матери-одиночки. Нет, лучше не испытывать судьбу и забеременеть после того, как Валерий женится.
Так что Ирина всякий месяц замирала от страха, а потом, когда он оказывался напрасным, вместо радости испытывала горькое разочарование.
Первый бокал она выпила в субботу после обеда, когда Егорка, пробегавший все утро в сквере, отправился спать, даже не дождавшись шоколадки.
Просто с вином становилось чуть легче верить в будущего новорожденного сына…
В эти дни Ирина всегда выглядела неважно, а тут еще выпила за выходные целую бутылку, поэтому утром понедельника она не понравилась себе совсем. Лицо припухло, волосы, хоть и вымытые накануне, висели безжизненно. Косметика только повредила делу, подчеркнула мучнистый цвет лица и тусклый взгляд. Боже, всегда глаза у нее сияли, даже сверкали, муж в лучшие времена называл их лучистыми, а сейчас что? Как у дохлой рыбы…
Разве можно в таком виде показаться Валерию? Ирина быстро встала под прохладный душ, потом энергично растерлась махровым полотенцем и в завершение протерла лицо замороженной куриной ножкой. Стало чуть получше, но все равно нехорошо.
