Наташа пробормотала что-то сочувствующее. Если бы только она могла найти правильные слова утешения, если бы вообще существовали такие слова! Она до боли в сердце сочувствовала родителям, скорбела о девочке, влюбившейся в рок-музыканта, чья жизнь на самом взлете оборвалась из-за болезненной прихоти какого-то чудовища, но кроме этих знакомых чувств поднимало голову еще одно, доселе Наташе неизвестное. Она даже не знала, как его правильно называть. Жажда возмездия?
Она впервые подумала, что тварь, совершившая эти преступления, должна быть наказана. И не просто наказана, а уничтожена. Не существует слов, которые могли бы успокоить боль родителей, но если они будут знать, что виновный наказан, им станет немного легче.
Вернувшись домой, Наташа открыла холодильник, зачем-то заглянула туда, хоть и знала, что он пуст. В магазин идти поздно, поэтому или варить кашу, или чай с батоном «Ленинградский». Каша полезнее, зато крупа не испортится, а батон тоскует в хлебнице уже три дня, того и гляди пропадет.
Наташа достала булку и постучала по столу. Даже сахарная пудра не осыпалась, ну ничего, размочим в чае и сожрем. Интересно, зачем она сохнет по Глущенко, как этот батон, раз совершенно не любит домашнюю работу, причем с детства. Что она может дать Альберту Владимировичу, если он вдруг скажет: «Наташа, я тебя люблю и хочу на тебе жениться»? А вдруг она потому и влюбилась заведомо безнадежно, что боится всякой семейной рутины? Мечтать и страдать-то проще, чем вести дом! И перспектива завести детей тоже не сильно вдохновляет, если найти смелость признаться в этом хотя бы самой себе.
Она налила себе огромную кружку чаю, положила на тарелку кое-как раскромсанный батон и отправилась в «гостиную». Когда папа устроил ей двухкомнатную кооперативную квартиру, он рассчитывал на то, что дочка выйдет замуж и родит ему внуков, а не станет сибаритствовать: там у нее гостиная, тут спальня, а на лоджии кабинет.
От мыслей о неоправдавшихся родительских надеждах Наташу отвлек телефонный звонок. Она вздрогнула, чуть не расплескав чай, – вечерние звонки редко приносят хорошие новости.
– Наташа? Это Глущенко.
– Альберт Владимирович?
– Так точно.
Ноги подкосились, так что Наташа вынуждена была опуститься на полочку для обуви, возле которой стоял телефон.
– Я чего звоню-то, – сказал Глущенко и замялся. На заднем плане Наташа услышала детский хохот, такой радостный и заливистый, что улыбнулась.
– Так чего звоните-то?
– Хочу извиниться, что втравил тебя в дурное дело. Когда я выдвигал твою кандидатуру в народные заседатели, думал, что вы там будете алкашей на пятнадцать суток сажать, не больше, а что тебе придется с моей подачи человека к смертной казни приговаривать, я даже предположить не мог.
– Откуда вы знаете?
– Сашенька рассказал.
Наташа поморщилась. Она отвезла Ярыгина домой после того, как ему стало плохо на операции, и по секрету поделилась, чем приходится заниматься в суде. Что ж, видимо, от наставника у Саши секретов нет, даже чужих.
– Представляю, как тебе трудно, поэтому прости. Я бы не смог так – решать, жить человеку или умирать.
– Альберт Владимирович, вы же хирург. Вы каждый день решаете, жить человеку или умирать.
– Да, но я всегда могу разделить свою ответственность с природой, – фыркнул Глущенко, – в общем, держись там. Спасибо, кстати, что Сашку отвезла, что-то он совсем расклеился.
– Не за что.
– А меня отвезешь в случае чего?
– Конечно, но лучше не болейте.
– Спасибо.
Помолчали. Наверное, Глущенко просто не знает правило, что кто звонит, тот первый и прощается, и нужно сказать «до свидания», но так хорошо сидеть в сумерках в прихожей и слушать дыхание человека, которого ты любишь, и смех детей на заднем плане, и уютное потрескивание телефонной трубки.
– Слушай, Наташ, ты на меня не обижайся. Ты умная, и руки у тебя откуда надо растут, но простым ребятам тоже надо шанс дать. Знаешь как трудно самому пробиваться?
– Ну что вы, откуда? У меня же папа – академик.
– Вот именно. Ты не пропадешь ни при каких обстоятельствах, а для кого-то работа в моем отделении – единственный шанс. Понимаешь? Я еще студентом свою методику разработал, ну на основании зарубежных работ, конечно, не без этого. Но я не ленился язык учить, в отличие от своих товарищей, и читал журналы. С первого курса на дежурствах, аппендэктомия первая у меня была после первой сессии, на третьем курсе первая самостоятельная резекция желудка.
– Круто.
– Я не хвастаюсь. К выпуску у меня было двадцать научных работ и операция, которую никто не выполнял, кроме меня. Но я пролетел мимо адъюнктуры со всеми своими достижениями и пошел служить.
– Но в итоге вам же удалось вернуться.
Глущенко помедлил:
– Я такую цену заплатил за это, что лучше бы не возвращался.
Наташа стиснула кулачки, чтобы не сказать, что она все знает. Не телефонный это разговор…
– В общем, я поклялся, что буду бороться против кумовства, сколько могу.
– И выбор пал на меня как на самого достойного противника! – засмеялась она. – Спасибо, Альберт Владимирович.
– Ладно, Наташа, не серчай.
– Хорошо, не буду. Спокойной ночи.
– И тебе.
Оставив Наташу и Надежду Георгиевну пить чай, Ирина отправилась в кабинет председателя суда.
– Вызывали, Валерий Игнатьевич? – громко сказала она в дверях, чтобы слышала секретарша.
– Прошу, Ирина Андреевна. – Валерий галантно встал, помог ей сесть и сам прикрыл дверь кабинета. – Соскучился, – произнес он одними губами, – боже мой, Ирина Андреевна, как же я соскучился.
Она улыбнулась:
– Как вы чувствуете себя? Поправились?
– Готов приступить к работе.
– Серьезно, Валер, что было? – шепнула Ирина. – Я очень волновалась за тебя. Не сердце?
– Грипп. Вдруг среди ночи проснулся – температура сорок, голова раскалывается, и трясет так, будто я отбойный молоток.
– Бедный мой. – Ирина привстала, погладила его по щеке и быстро села на место.
– Я знал, что нужен тебе, и очень хотел пойти на работу, но не не смог.
– Понимаю.
– Но как только немножко очухался, сразу побежал в поликлинику выписываться, – Валерий улыбнулся, – участковая хотела меня еще на больничном подержать, но я настоял.
– Милый, ну зачем? Я справляюсь тут пока, а грипп – штука коварная.
– Ладно, нас спасет от бед наш иммунитет. Не волнуйся за меня, Иринушка, лучше расскажи, – Валерий засмеялся и повысил голос, – лучше расскажите, Ирина Андреевна, как движется процесс?
