Тут Надежда Георгиевна расправила складки своего жабо и постучала по столу кончиком шариковой ручки. Ирина с восторгом заметила, что дама положила перед собой тетрадь в сорок восемь листов и даже сделала в ней несколько записей. Вот что значит ответственный подход!
– Вам не кажется, моя дорогая, что вы слишком свободно тут распоряжаетесь? – Голос Надежды Георгиевны был по-учительски тверд. – Мы находимся в суде, а не на кухне, и в первую очередь должны соблюдать регламент.
«Да чтоб ты провалилась, стерва!» – мысленно чертыхнулась Ирина и встала. Позволит она тут кому-то стучать по столу, ага, сейчас, разбежалась!
– Распорядительное заседание, – сказала она громко, – это важная гарантия проверки надлежащей подготовки к всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств дела. Сегодня никто не спрашивает нас о виновности подсудимого, мы должны решить только одно – готовы ли мы его судить. Мне представляется, что готовы. Да, вы правы, доказательная база довольно скромная, но вам, докторам, тоже приходится ставить диагноз при стертой симптоматике и назначать лечение. Вы же не сидите, не ждете, пока больной умрет и вскрытие все покажет. Так и нам бывает необходимо действовать в сумерках сомнений, а иначе мы предавали бы правосудию только самых тупых, ленивых и беззаботных преступников. Я знаю, что поставить правильный диагноз иногда бывает очень сложно, и даже когда сделаны все анализы, могут оставаться сомнения. Я не призываю вас прямо сейчас эти сомнения разрешить, давайте просто удостоверимся, что у нас есть результаты всех анализов, другими словами, информация по делу собрана вся.
– А как мы поймем, вся или не вся? – спросила Наталья.
Надежда Георгиевна тут же осуждающе покачала головой и одарила Ирину преданным взглядом отличницы.
– Хорошо, давайте пойдем от противного, – Ирина была сама любезность, – доказательств мало, поэтому мы отправляем дело на доследование. Чего мы этим добьемся? Какие вопросы разрешим? Какую соберем новую информацию? Обыски все проведены, возможные свидетели опрошены, доказательства исследованы, обвиняемый допрошен вдоль и поперек. Допустим, он показал бы, что в момент убийства одной из девушек лежал в больнице, а следователь не проверил бы эту информацию, не приобщил к делу справку из стационара, тогда да, был бы прямой резон вернуть дело. Или пресловутая заколка – не провели бы товароведческую экспертизу, так сомневались бы, а вдруг действительно другая девушка потеряла? Вдруг такие заколки в каждом киоске «Союзпечати» продаются? Но благодаря качественно проведенному дознанию мы знаем – это не так. Чем еще может нас порадовать следствие? А, Аркадий Васильевич? Есть у вас идеи, как у помощника прокурора?
Бабкин надулся и ничего не ответил.
– Или вы, Сергей Борисович? – Ирина не удержалась, подмигнула Полохову. – Может, вы порадуете? Что ж, нет так нет. Послушайте, не все так страшно. Сейчас забудьте обо всем, что вам сказали. Есть у нас такой принцип – непосредственность восприятия, поэтому завтра мы с вами начнем сами исследовать все доказательства и улики, будто заново. Если у нас появятся вопросы, мы всегда сможем вызвать новых свидетелей, назначить дополнительные экспертизы, а если так и не придем к единому мнению, то отправим дело на доследование.
С улыбкой заметив, что народные заседатели обладают равными правами с судьей, в том числе и в ее кабинете, Ирина предложила бойкой Наталье приготовить кофе, а сама постучалась к Валерию. Официально – доложить об успешно проведенном заседании, а на самом деле Ирина не видела его сегодня и соскучилась по обещаниям скорой счастливой совместной жизни.
Она подергала дверь – заперто. Странно… Секретарь, с остервенением передернув каретку «Оптимы», бросила, что Валерий Игнатьевич с сегодняшнего дня на больничном, и странно, что Ирина Андреевна до сих пор этого не заметила.
– Вот как? Спасибо.
Мысль, что здоровье Валерия в опасности, пришла к ней только перед зеркалом в туалете. Непонятная какая-то болезнь, вчера вечером он уходил от нее в полном порядке. Что же такое с ним произошло?
Ирина поправила выбившийся из прически локон и внимательно всмотрелась в свое отражение, силясь понять, почему ей совсем не страшно за любовника.
Она же любит его, значит, должна вопреки логике волноваться и впадать в отчаяние. А вот ни капельки, только тупая досада. И горечь от того, что она не жена и не может быть рядом с больным мужем.
Как это несправедливо, что за ним ухаживает та, другая, ненужная и опостылевшая! Ее не любят, с ней не о чем говорить, но именно она подает чай, следит, чтобы муж не забыл принять таблетки, и только ей позволено спросить: «Ну что с ним, доктор?»
Ирина скрипнула зубами. Вообще-то Валерий мог бы ей в кабинет позвонить, даже в присутствии жены, все равно телефон запараллелен. Два слова сказать, мол, как вы там готовитесь к важнейшему процессу без меня, дорогая Ирина Андреевна? Я тут немного прихворнул, но все под контролем.
Он же должен понимать, что она сходит с ума от беспокойства!
– Только вот не сходится что-то, – вздохнула Ирина. Если бы что-то серьезное случилось, весь суд стоял бы на ушах.
Волноваться за Валерия и всем любящим сердцем желать ему выздоровления мешала одна довольно пакостная мыслишка – возлюбленный, настоящий богатырь, никогда не бравший бюллетень, вдруг свалился именно в день начала процесса над Мостовым, ни раньше, ни позже. Совпадение? Скорее всего. Да, ночью проявились симптомы гриппа или давление подскочило. О других вариантах, например, о том, что больничный лист в день начала сложного процесса – это прекрасное оправдание, если что-то пойдет не так, думать очень не хочется.
Войдя к себе в кабинет, она очутилась в эпицентре свары. Надо же, вода в банке еще холодная, а женщины достигли точки кипения.
– А я вам говорю, надо их всех сажать! – вещала Надежда Георгиевна, словно с трибуны. – За растление или за что похуже! Запрещать и сажать, а лучше публично выпороть с десяточек этих охламонов, остальные мигом заткнутся! Ниже травы, тише воды станут!
– Ну и что хорошего? – фыркнула Наташа.
«Бедный Мостовой», – вздохнула Ирина и с любопытством поглядела на роскошную жестяную банку, которую Наташа держала в руках. Ну и кофе, такого даже в заказах никогда не бывает…
– Что хорошего? – не унималась Надежда Георгиевна. – А то, что у них каждая песня – идеологическая диверсия или что похуже! Говно свое вливают нашим детям в головы, те уши растопырили, а мы бездействуем.
– Идеологическая диверсия – это думать, что люди сами не способны отличить говна от пирога, – засмеялась Наташа. – Кофе будете?
– Нет уж, спасибо, сами пейте, – процедила Надежда Георгиевна, – я педагог и точно знаю, что детский ум надо направлять.
– Допустим. Но ребенок способен отличить плохую песню от хорошей.
Ирина примирительно улыбнулась:
– Да, это верно, у детей обычно хороший вкус, во всяком случае, фальшь они точно чувствуют лучше.
