И какая же это радость была, какой азарт, приключение! Длина выбранных лыж определялась так: нужно встать, вытянувшись до хруста в спине, поднять вверх руку и накрыть острый конец лыжи ладонью.
– Самое то! – нетерпеливо восклицал он, пританцовывая от нетерпения.
– Да погоди ты. Уймись. Не тянись на цыпочках, ровно стой!
Батя обходил его со всех сторон, измерял как-то по-своему, хмыкал, щипал за задницу, просил у продавца другую пару лыж… короче, нервы трепал. Наконец шли в кассу, и отец доставал из внутреннего кармана пальто увесистый «семейный» кошелёк жёлтой потёртой кожи, из которого обычно платили за что-то значимое, серьёзное. А новые лыжи – куда уж серьёзней!
Стилям лыжной ходьбы тоже обучил отец. Их было два: традиционный, когда по очереди отталкиваешься от лыжни палками, и «коньковый ход». Вот это Сташек любил: острия лыж разводишь при толчке в стороны, и тогда возникает бесшабашное чувство неостановимого бега, лёгкий наклон, стремительный гон… – лететь можно до Северного полюса!
И вот выпадал и ровно ложился настоящий снег… Все выезжали кататься, не гурьбой, а как получится: с уроками ведь каждый справляется по-своему. Но собирались всегда на Лисьей горке, на оконечности огромного парка-питомника. Сташек взбирался на самый верх самого крутого склона, где и лыжни-то не было, и пока остальные разминались на пологих горках, внезапно возникал на вершине, радостным воплем привлекая к себе внимание; плотно сдвигал лыжи и ухал вниз – снег веером по сторонам! – а внизу, развернувшись лихим полукругом, победно вскидывал руки.
Другая зимняя забава – каток на ручье. Летом заболоченный и тощий, осенью ручей разливался, и до хорошего снега схватывался мутной коркой льда. И тогда: натянуть шаровары с начёсом, на ноги – ботинки с коньками, и – вперёд! Если ветер от станции к городу, это самое то: разбежался, выпрямился, распахнул полы пальто… и ты – живой буер! И несёт тебя попутным ветром, успевай только от кочек уворачиваться; скорость растёт, дух захватывает, в глазах – чёрно-белая мельтешня берёзовых стволов… а ты летишь и орёшь от счастливого испуга. И домой возвращаешься затемно, с разбитыми коленками и носом, но абсолютно счастливый!
* * *
Летом же…
О, летом жизнь всегда огромна и подробно-разнообразна. Одни только дворовые игры взять. И не повсеместные «ножички», или «штандер», или дурацкий «чижик»… Были игры особенные, дворовые, тесно связанные с привычными растениями вокруг станции. Например, войнушка. Боевые укрепления, шалаши возводили из пижмы, её до фига росло у водонапорной башни. На оружие шёл китайский бамбук, растущий на клумбах пристанционных скверов. Он не бамбук, конечно, и далеко не китайский, но похож: полумягкие стволы с перетяжками и с огромными, как у лопухов, листьями. Из стволов мастерили брызгалки-стрелялки. Делалось это так. Срезаешь стебель под последней перетяжкой, очищаешь от листьев ствол и аккуратно нарезаешь обрубки на «ружья» так, чтоб перетяжка была с одного конца. Затем дырявишь её шилом, с другой стороны вставляешь точно подогнанный под отверстие штырёк из картофелины, насаженный на прутик. Загоняешь «пулю», ствол опускаешь в воду и тянешь прутик на себя: принцип шприца. Оружие к бою готово. Условия битвы заранее честно оговорены: попали в тебя водой из ружья – выбываешь.
Особо тщательно изготовлялись свистульки, ибо свистком выманивали врага из боевых укреплений. По периметру скверов рос гороховник, нечто вроде акации. Его мелкие жёлтые цветы быстро обсыпались, вместо них вырастали пузатые стручки, из них-то и мастерили отличные свистульки: надрезаешь ногтем ребро стручка, вылущиваешь мелкую россыпь горошинок, и свисток, в сущности, готов – звук тонкий, пронзительный. Это – для одной армии. Если стручок надкусить, звук получался на тон ниже: сигнальное обеспечение армии врага.
Воевали обычно за водонапорную башню, именуя её то замком, то крепостью. И, между прочим, ещё неизвестно – какая крепость или замок могли сравниться с «нашей» башней: краснокирпичная, дореволюционная, овальная в периметре, с полукруглыми окнами и зубчатым навершием второго этажа, – она была видна издалека и всегда притягивала взгляды своим нездешне-романтическим обликом.
Так что в войнушку гоняли целыми днями, до темноты, до одури, до пересохшего рта, до сорванных голосов. Разве что проливной дождь мог остановить вдохновенные бои. И едва распогодится, едва подсохнет земля, новая рать выходила во двор, перемешиваясь, согласно изменчивым дружбам и коалициям, стреляя, трубя, истошно вопя и доказывая убитому, что нечестно хлюздить, а коли ухлопали тебя, сука, так и падай на землю по правилам, как приличный человек!
* * *
Впритык к рельсам, но возвышаясь над перроном метра на два, тянулась мощённая булыжником площадка пакгауза, а точнее, настоящая площадь: сто пятьдесят на сто пятьдесят метров. От путей по краю площадки шёл высокий металлический забор, за ним вдоль тупикового пути – склады с раздвижными воротами для погрузки на автомашины брезента, рулонов пакли и прочего груза.
Там часто сгружали огромные бобины с электрокабелем высокого напряжения. Их увозили, потом возвращали без проводов и бросали, пустыми и бесхозными, валяться на площади пакгауза. Не вспомнить сейчас, кто первым придумал кататься на этих бобинах, – явно какой-нибудь сорвиголова. Ну а где опасность, там немедля возникал Сташек. Он разбегался и с разбегу влетал на бобину… та начинала катиться… Ловко перебирая ногами и балансируя руками, Сташек бежал по ней и бежал… пока не утыкался в забор. Тут надо было изловчиться вовремя спрыгнуть, не угодив под тяжёлую махину: можно ведь и покалечиться или даже убиться до смерти. Однажды эту забаву случайно – из окна своего кабинета – увидел батя, и цирковые приключения бобины пришлось отменить. Хотя в один кошмарный день Сташек увидел ее – в полёте. И день этот был вполне цирковой, а зрелище – покруче какого-нибудь леденящего трюка под куполом шапито или неопознанного летающего объекта.
Раз в году, летом, по железной дороге в город прибывал цирк. Полосатый, когда-то красно-белый, а ныне блёклый шатёр шапито растягивали в городе на центральной площади. Программа повторялась из года в год, стандартный набор разъездного цирка: акробаты и клоуны, дрессированные собачки, семейство из трёх серых, будто припылённых слонов, непременная лихая джигитовка, и в финале – яркой звездой! – блескучая Нора Малинная, чёрт-те что вытворявшая на обруче своим зрелым, но гибким телом под самым куполом.
Разгружался цирк на пакгаузе, и это всегда было грандиозным событием. Вся ребятня, понятное дело, с утра крутилась неподалёку. Оборудование увозили быстро, а вот слоны томились до ночи из-за каких-то всегдашних бюрократических препон: ждали разрешения на перевозку, потом ждали, пока прибудет соответствующий транспорт, а главное, – пока дорога не опустеет, ибо перевозить крупных животных по нашим колдобинам на виду у всего населения – это то ещё сафари.
Состав на разгрузку подавался тепловозом-толкачом, и тот удивительно ловко, будто и сам был дрессированным огромным животным, останавливал нужный вагон у единственного зазора, выходящего прямо на булыжную площадку. Из этого вагона и выходили слоны: невероятные, неуместные, марсиански огромные… Серые на фоне жёлтого здания вокзала.
