…Выбрел на косогор и повалился в траву. Внизу с протяжным железным воплем проносились поезда. Сташек прикрыл глаза и сквозь оранжевые веки изнутри следил, как тёмная мощная торпеда поезда врывается, заполняя грохотом мир, и исчезает, вновь оставляя искристое оранжевое поле внутри головы.
Вот тут к нему и подошёл Володя. Откуда-то сверху взрослый голос спросил:
– Братишка, ты не заблудился? Помощь не нужна?
Сташек нехотя приоткрыл один глаз, собираясь послать подальше участливого дяденьку, но, проморгавшись, увидел, что тот и сам почти пацан и – хороший. Володя был невысокий, костистый сутуловатый юноша с длинными чёрными волосами, заправленными за уши. С добрыми узкими глазами. Индеец!
– Нет, – сказал Сташек, садясь. – Я никогда не заблуждаюсь.
– А я – да, – вздохнул индеец и сел рядом. – Только ногой ступлю в пять деревьев – всё, мне кранты, так и хочется завопить: спасите ребёночка! – И рассмеялся. Сташек удивился: такой взрослый – и не боится оказаться смешным, сам себя перед пацаном высмеивает.
Володя оказался не индейцем, а корейцем; а фамилия чудная такая: Пу-И, – он написал её прутиком на утоптанном пятачке земли. Его родители, кавказские корейцы, ещё в войну бежали от немцев аж до Нерехты, в Костромской области. Там их приютила какая-то набожная семья, и в благодарность они крестились, и Володю, когда родился, тоже крестили… Сейчас он жил в Каменово на заработках, но скоро должен был возвращаться: спустя столько лет, прожитых в Нерехте, родители надумали возвращаться домой, на Кавказ: мать сильно болела, тосковала по теплу. Всё это Володя сразу и просто рассказал Сташеку, как взрослому, напомнив этим батю. Тот тоже никогда не сюсюкал, не приспосабливал к возрасту сына ни голоса, ни манеры говорить.
Было Володе семнадцать лет. Работал он на торфоразработках, а угол снимал у одинокой женщины с ребёнком.
– За харчи, – пояснил. – Ну, и за работу немножко: дрова там наколоть, где что забить-поправить, забор починить… Корова тоже имеется, её доить надо…
– А ты всё это умеешь? – удивился Сташек, и тот легко ответил:
– А чё там уметь, я ж деревенский.
И поддавшись вдруг странному порыву, – тут и симпатия сработала, и внезапная надежда, и зависть, когда Володя написал своё имя прутиком, – Сташек спросил:
– А писать… на бумаге… по-настоящему, тоже умеешь? – И добрый кореец Володя не рассмеялся, не вышутил мальца, – мол, кто ж в моём возрасте писать не научился, ты в своём уме? – нет, он внимательно посмотрел на Сташека узкими глазами и серьёзно ответил:
– Умею писать. И даже хорошо умею. Хочешь, научу?
Так он стал ездить к Володе в Каменово…
Тут надо кое-кого постороннего-городского просветить насчёт местных способов катания на велосипеде, ибо на станции все, даже такие мальцы, как Сташек, очень рано осваивали это средство передвижения. Просто надо приёмчики знать: прежде всего снять седло, а на раму надеть голенище валенка, разрезанное вдоль и обмотанное тряпками. Это и будет твоё первое седло. Но ещё раньше ездили «под рамой»: левую ногу ставишь на педаль, правой отталкиваешься и быстро просовываешь её под раму, резко давя на правую педаль. Тут дело двух-трёх секунд, – успеть, пока велик не завалится набок. Успел, погнали: от автобусной остановки напротив вокзала нырнуть в переулочек, тот выводил к дороге, которая тянулась вдоль поля аэроклуба. Прежде дорога шлаковая была, потом её заасфальтировали, но Сташек всё равно ездил твёрдой и удобной тропинкой, что вилась рядом. От забора аэроклуба тропинка сворачивала к железной дороге, петляла меж сосен и через пару сотен метров выводила к платформе Каменово.
Володя был обстоятельным и бережливым до оторопи. Например, стригся сам маленькими кривыми ножницами, перед червивым зеркальцем, отломанным от найденной на помойке пудреницы. Однажды попросил Сташека подровнять сзади. Его волосы на ощупь оказались жёсткими и гладкими, и блестящими, как конская грива. Сташек медлил, не решаясь начать: такие тугие толстые волосы… Думал, ножницы не возьмут. Сам он был кудрявым, черноволосым, в маму, и отросшие за лето волосы мягко и путанно вставали шаром на голове; он терпеть не мог расчёсываться, кривился и пытался поскорее смыться, завидя гребешок в маминой руке.
– Режь-не-жалей, братишка! – сказал Володя. – Экономим полтинник.
У него был – Сташек гораздо позже понял, когда много думал об этом лете, о своём внезапном изумлённом взрослении, – врождённый педагогический дар, просто милость божья. В первый день Володя будто забыл, что предложил мальчику учиться писать. Вывел его в огород за домом – там турник был, прямо меж капустными рядами. Под турником стояла кривая колода, видимо, Володя приготовился к уроку. Он подтянул Сташека под мышки, взгромоздил на колоду и с полчаса заставлял правильно подтягиваться и напрягать разные группы мышц: например, упершись в перекладину, пытаться её поднять. Сташек чуть не плакал от напряжения и разочарования. Ему и бати хватало, тот гонял сына в хвост и в гриву при каждом удобном случае, даже на рыбалке, но он всё-таки стерпел, и назавтра был вознаграждён. Володя встретил его после работы уже умытым, причёсанным, в белой рубашке. Шаткий столик на веранде был расчищен и протёрт тряпкой. Учёба началась…
Письменной премудрости Володя учил по-своему, и потом Сташек запоздало удивлялся: где, у кого тот мог перенять столь диковинную систему обучения? Поначалу выдал Сташеку газетный лист и не самую тонкую кисточку, отвинтил крышку с пузырька чёрной туши. На листе надо было написать строчную букву «а» во всю высоту страницы, перерисовать с листа блокнота, где Володя очень красиво выводил прописные буквы. Сташек старался, пыхтел… Страшно было смотреть на его каракули.
– Плохо, – честно говорил Володя; он никогда не хвалил зря, и потому похвала была драгоценной и заслуженной. – Смотри, получилось криво. И где утолщения – вот тут и тут? Повтори-ка, братишка.
И так бесчисленное количество раз… Время от времени давал отдыхать:
– Руки опусти, – говорил, – и расслабься: закрой глаза и дыши носом. Только носом… Теперь упражнение такое: встань, упрись в перекладину турника и напряги руки.
Потом опять заставлял дышать… и выдавал новый листок блокнота с другой, идеально выписанной буквой. Так они очень медленно шли по всему алфавиту и, когда Сташек освоил прописные буквы, перешли на слоги, на соединения разных букв. После чего Володя впервые выдал ему обычную школьную ручку с самым мягким пером, достал купленную им тетрадь, что было по-настоящему трогательно – при его-то экономии на всех своих нуждах! – и начался новый круг тех же мучений, но уже на твёрдом и гладком тетрадном листе.
Июнь, июль, август… – три месяца всего Сташек гонял на велике в Каменово на занятия с Володей. Они прошли все прописные буквы, соединения слогов, и только-только приступили к целым словам и даже предложениям, как Володя получил из дома письмо: родители настойчиво звали его назад в Нерехту. Где-то там, на юге, в одном из посёлков Черноморского побережья родственники уже купили им домишко. Пора было собираться.
