– Приходи в «Инфлюэнцу», мать, – пригласил Лёшик. – Поглядишь на наших ребят – это чудо психоделии.
– Не знаю, решусь ли, – вздохнула мать. Она ещё не пришла в себя от прошлого «экшна».
Это была лекция о саксофоне (история создания и исполнительства, всё очень культурно), для детей (!!!), которую Лёшик взялся провести в гостеприимных стенах своего клуба, чьё руководство придумало вести такие вот лекции для будущих своих клиентов и их потомства.
Надежда прискакала туда из парикмахерской, принаряженная, в гранатовых бусах и серьгах, купленных в ювелирной галерее Марианских Лазней… Явилась гораздо раньше назначенного часа, чтобы занять место в первом ряду, и – вдохновлённая, влюблённая в сына: в его кудрявую шевелюру, сощуренные синие глаза, в белые джинсы и белую майку, в мускулистые руки, легко и привычно держащие «сакс», – сидела в большом нетерпении.
И – ах, как блестяще он начал свой рассказ, просто рассыпав перед слушателями (это были дети и родители, бабушки и внуки) яркий мощный, чувственно-округлый музыкальный пассаж!
Затем наступила благодарная и благожелательная тишина.
Лёшик опустил инструмент и негромко проговорил:
– Господь бог бросает поцелуи в пространство: на кого выпадет… Мог ли успешный брюссельский обыватель, трудолюбивый владелец мастерской духовых инструментов Шарль-Жозеф Сакс вообразить, что фамилию его обессмертит один из сыновей, сообразительный и на редкость усердный мальчонка, со временем изменивший простонародное имя Антуан-Жозеф на более изысканное – Адольф?
Надежда млела… Она кожей чувствовала внимание публики, знала, каким образом сын держит это внимание, и наслаждалась: его звучным голосом, непринуждённой повадкой, свободой, с какой он двигался по крошечной сцене, ни минуты не оставаясь в покое и этим как бы иллюстрируя текучую прихотливость звучания инструмента, сверкающего в его руках. На сцене стоял только барный табурет, и время от времени Лёшик присаживался на него боком, откидывался, улыбался, порывисто вскакивал…
– Старший Сакс и сам был далеко не промах: всё же придворный музыкант, он не только ремонтировал и строил духовые инструменты, но и искал и выводил закономерности распределения столба воздуха (вновь инструмент взлетел к губам, новый пассаж распластал публику и улетел под потолок, замирая); это помогало определить с наибольшей точностью сверление отверстий в стволах дудок. Причём – о, прагматик-бельгиец! – он не забывал каждое из двенадцати своих открытий оформлять соответствующим патентом, что приносило небольшой, но стабильный доход.
«Надо заставить его написать и самому начитать цикл лекций о музыкальных инструментах, – думала возбуждённая мать. – Он чертовски много знает, а баритон просто бархатный, бархатный! И, главное – у него замечательный драйв рассказчика! Когда чувствует малейшую усталость слушателей, сразу переключается на инструмент. И это здорово! Интуитивно он сопоставляет и сталкивает слова и мелодию, и мелодией, как рычагом, воздействует на слова…»
– И вот наступило время, когда бывший простецкий Антуан, а ныне элегантный Адольф Сакс решается на небывалое: он полностью пересчитывает акустику старого громоздкого бас-кларнета, придаёт изогнутому раструбу форму чубука с четырьмя клапанами, чем значительно расширяет вниз зловещий регистр шалюмо, а сверху насаживает изогнутую трубку с мундштуком, к которому крепится трость. И – о чудо! – нелепый и громоздкий, но такой искусный инструмент зазвучал намного ярче!
Вновь чистый волнующий звук саксофона прорезал тишину зала, публика зашелестела хлопками, пока неуверенными – можно ли хлопать в середине лекции? Но и не хлопать было невозможно! А голос Лёшика с каждой минутой наполнялся всё более тёплыми обертонами, то звенел, то приглушённо падал, то восторженно поднимался всё выше и замирал где-то там, наверху. «Он прирождённый…!!! – с волнением думала мать, – прирождённый музыкант. Нет – артист! Разве в живописи он слабее себя проявляет?»
– Сакса издавна будоражила мысль: как сгладить разность в силе и тембрах между группами деревянных и медных духовых. А почему бы не создать нечто, до сих пор невиданное: медный духовой инструмент со звукоизвлечением по принципу деревянного, дабы слились воедино узко звучащая группа «дерева» и мощная, прорезающая оркестр группа «меди»!
Дальше он разошёлся и даже разгулялся, демонстрируя то верха, то низы, то прогуливаясь по всем регистрам; то замедляя и останавливаясь на продлённой тоскующей ноте, то вприпрыжку пробегая вверх и вниз этажи длинной звуковой лестницы. И после того как опустил инструмент, зал уже решительно зааплодировал лектору. Надежда хлопала со всеми как безумная. Это был час её личного триумфа!
– Мир действительно до сих пор не слышал подобного: мощный, чувственно-округлый тембр, абсолютно ровные, выливающиеся друг из друга регистры – куда там кларнету! А верхние звуки, выдуваемые почти без усилий! А удобство игры: ни одного отверстия, всё прикрыто двадцатью клапанами. Это массивное, сверкающее металлом сооружение стало легче, чем обычный большой кларнет! – Лёшик воздел саксофон и потряс им над головой. Блеснул металл под лампами. У Надежды не было сомнений, что завтра очередь желающих обучаться на саксофоне выстроится к Лёшику с самого утра.
Он успокоил ладонью зал, присел на барный табурет и долго рассматривал саксофон в своих руках, поворачивая так и сяк, словно увидел его впервые. Держал паузу… Публика ждала как миленькая.
– Адольф Сакс запатентовал своё достижение в 1846 году, – наконец проговорил Лёшик, подняв голову. – Кто схватился за новый инструмент? Конечно же, падкие на всё оригинальное композиторы-французы. Бог искусства оркестровки – Гектор Берлиоз – уделил ему немало лестных страниц в своём знаменитом «Большом трактате об инструментовке». Под мрачный плач саксофона в бурю тосковала о Вертере осиротевшая Шарлотта у Массне (Лёшик поднёс инструмент к губам, и тот зашёлся в безутешной мольбе). В сюите Бизе к драме «Арлезианка» млел под саксофон от любви к невесте робкий юноша Фредери… (вновь изысканное очарование мелодии тревожит и ласкает наш слух). Кудесник Равель, оркеструя томительно-чувственное однообразие вариаций «Болеро», саксофонов не пожалел – их там целых три! И наконец: богоданная «Ромео и Джульетта» Прокофьева, где тема любви извивается волшебно-гибкой змеёй…
«Когда? – думала Надежда. – Когда он умудрился так блестяще подготовиться к этой лекции, ведь он только три дня назад походя сообщил об этой идее. Талант, сука, талант! – горестно подумала Надежда. – Папанин талант, – сука, сука!»
– И всё же, и всё же… – тихо, совсем тихо проговорил её талантливый сын. – Нет! В упоительно-разнообразное сплетение тембров группы деревянных симфонического оркестра саксофон не вписался: уж слишком ярким, слишком специ-фичным оказался звук гениального изобретения мастера Сакса! – Он приблизился к кромке сцены, оглядел публику – пристально и торжествующе. Увидел мать в первом ряду (он близорук) и подмигнул. Вскинул обе руки: – Подлинное время этого чудо-инструмента наступило в двадцатом столетии, когда – перекочевав через океан! – этот сверкающий металлом монстр попал в руки и уста американских негров!!!
