И тогда я мигом про-тре-зве-е-ел… и говорю: «Товарищ прапорщик! Я – могила, потому что я – бизнесмен. Вы же всё равно переводитесь, забирайте себе весь капитал».
А он в ажиотаже, адреналин из него фонтаном: вызываю, типа, понятых, туда-сюда. Я похолодел в этой жаре с копчика до макушки. Волосы у меня вздыбились и замёрзли, как сосульки. Можно сказать, умер я, кочерыжкой стал. Говорю: «Вам этого хватит на всю жизнь, товарищ прапорщик! Дом построить шикарный, благоустроить, так сказать, обделённую комфортом семью. Не лишайте себя заслуженного семейного счастья, – говорю, а сам от ужаса еле языком ворочаю. – Пожалейте своих будущих сирот…»
Ну что – что?! Петровна, у тебя глаза горят, как прям те лампы, которые мы на золото кололи. Ты сама-то как думаешь – что он сделал, этот блинннароскотский прапор, вор проклятый?! Конечно, забрал он всё! Всё, что у нас было.
Сказал: «Делайте связь», – и укатил на своём «Иже»…
После чего каждый день являлся, шугал нас до смерти. Видимо, сам перебздел, на взводе был, – как бы чего не вышло.
Потом приехал с каким-то хачиком на белой «семёрке», – у азеров белая «семёрка» была тогда как у грузин – «Волга». Видимо, тот был протезистом, потому как все зубы золотые, – рот открывал, глаза слепило на солнце… В Азербайджане золотой зуб – как в Штатах доллары. Если у тебя нет золотых зубов – ты не человек. Долго лазали они вдвоём по складам, осматривались, что-то считали, спорили, ругались. Потом – издали мы наблюдали – ударили по рукам.
Ну и ночью приехали с двумя грузовиками, заставили нас грузить ящики с этими лампами. Все ящики загрузили, ни одного не оставили, и – увезли.
А увольняясь, Матвеев приехал к нам уже на новой «Волге»… Предупредить, мол, что преступление не имеет срока давности, блин! Довольный был, напылил на грунтовке…
Жаль, конечно, золота… Благородный металл! Я, признаюсь тебе, даже грудь накачивал – думал, отолью золотую цепуру с гимнастом, буду шикарно-рельефно смотреться…
С другой стороны, я всё-тки живой вернулся. К нам иногда, знаешь, привозили на вертолёте очередного мцыри, который сидел полтора года один в горах, в снегах-сугробах – там же тоже нужно связь поддерживать в какой-то неизвестной высокой точке, куда не ступает нога ни человека, ни зверя. И вот, привезут его, а он смотрит на нас и не понимает – что это за существа такие. Ему жратву скидывали с вертушки. Представляешь, человек полтора года слышал только голоса. Говорил, птицу увидеть – за счастье было. Рассказывал, что предыдущего товарища – кто до него в горах сидел, – в дурку отволокли. Так что – ладно, не самое это главное, богатство. Меня бы наверняка пришили за то золото. Можно сказать, счастливо ноги унёс. Я вообще удачливый.
Смотри, дождик зарядил… Весна! Крестьянин, торжествуя, туда-сюда и ё-моё… Как нас в советской школе беспощадно учили-то, а, Петровна? Этот Некрасов прям как экзема: если что – обостряется, и прицепится, как репей, ничем не сведёшь! Так думаю, дождь-то на всю ночь запрограммирован, а? Петровна, а знаешь, как твою антенку от дождя уберечь? На неё нужно презерватив надевать. Нет, серьёзно!..»
Глава 11
В ремонтной бригаде Альбертика
Это ж с ума сойти – во что человек может превратиться на почве трезвости! Вот Изюм: бросил пить и превратился в такого моралиста – хоть святых выноси. Во всём же надо и меру знать. Уж очень он стал назидательным: и то не скажи, и так не выражайся. Сёмку Морозова, лучшего штукатура Всея Руси – из бригады Альбертика, – он вообще замудохал:
– Вот ты, – говорит, – сам себя послушай-ка. Что ни слово, то «блять». Как так можно, не понимаю!
– А что? – недоумевает Сёмка. – Слово как слово. Кто его у нас в стране не знает.
– Ну, неужели нельзя как-то без него обойтись?
Сёмка лишь плечами пожимает. А как, спрашивается, без него обойтись! И, главное, – зачем? Это ж напряжение какое: говори, и всё время думай, что говоришь. А работать когда? Работа, она ждать не любит. Так что алё, Изя, кончай, блять, свои лекции для кормящих матерей!
– Но ведь иначе можно выразиться, – не отступает Изюм. – Иносказательно. Можно «блин!» говорить, как интеллигентный человек.
– Бли-и-ин?! – прищуривается Сёмка. – Ты кто, блять, – кондитер?!
Ну, Сёмка тот – ладно, он хоть штукатур от Бога. Стенку шпаклюет – она как зеркало. Краску кладёт, засмотришься: рука прям как асфальтовый каток – ровная, тяжёлая, не дрогнет. Это потому, что Сёмка тоже не пьёт. То есть пьёт, конечно, но не постоянно, а запоями. Поболеет, отваляется с неделю – это ж всё равно что грипп перенёс, – и потом месяца полтора пашет как ласточка. В сторону спиртного и не смотрит.
Чего не скажешь о самом Альбертике, который прикладывается постоянно. Клюкает, тяпает, цедит, хряпает… но не признаётся. Что придумал: заливает зелье в банку из-под сока и время от времени: «где там моя баночка, жажду утолить?» Жажду! Тут Изюм как-то потянулся тоже – жажду утолить, – глотнул и плюнул: водяра!
Оттого и не клеится у него, у Альбертика. Работают они, скажем, а Альбертик каждые десять минут: «Я – покурить!» – а от самого пивом за версту несёт. Изюм-то чует, сам давно завязал.
Главное, Изюму ничего объяснять не надо: прошёл весь этот путь, такой же был: «Да я всех круче, я супер, короче, пупер… всех вас имел-переимел, я всё умею: из камня могу розочку вырезать, только в Интернет гляну, как…» А ночью проснёшься, и вся твоя жизнь перед тобой раскинется такой необъятной помойкой. «Ну и говно ж ты несчастное, – думаешь. – Надо было не пить, а розочку вырезать…»
А теперь с этим – всё, с этим кончено! Нет, бывает, конечно, что дико хочется выпить! Особенно пива, зимой! Прям вот пойти, купить бутылки три-четыре и – жандарахнуть! И ещё жандарахнуть! И ещё! Дрожжи вот эти… этот запах ненасытный, этот вкус!
Так Изюм – что? Нашёл, как выйти из положения. Он в хлебопечку побольше дрожжей – херакс! Испечёт хлеб, и тот – па-а-хнет! На весь дом. И с чаем его, с чаем… Изюм ест-пьёт, запах вдыхает, и себя, такого хорошего, хвалит.
А Альбертик – ну сколько можно врать, сколько можно за нос водить окружающую среду! Взять его сердечные дела, кобелиные: он ещё одну бабу завёл. Теперь у него… стоп, это ж считать надо, пальцы загибать, это уже не арифметика, а высшая, блин, математика: жена, значит, плюс Галя… плюс ещё две нимфы. Недавно заявился к Изюму с одной из нимф. Посидел-посидел… «Дай машину, – говорит, – покажу девушке живописные окрестности». «А на своей чего не показать?» «Да мою на живодерню надо отволочь». А сам уже такой хороший-хороший… И Изюм ему сурово: «Идите ногами гулять. Заодно проветришься. Какая разница, каким путём живописать эти, блин, легендарные окрестности!»
Звонит тот всегда внезапно и сваливается на тебя так, что и причины не придумаешь отвертеться.
«Ты где?» Ну, а где он, Изюм? – дома, само собой…
Альбертик: «Мы вот с ребятами на рыбалку приехали, а тут ни хрена не клюёт. Можно я подскочу?»
