Алексей еще что-то говорил, долго и упрямо, и не сразу понял, что майор уже мертв. Глаза майора уставились в кроны берез с беспомощным напряжением. Он еще много хотел, но уже ничего не мог. Соколов поднялся на ноги и посмотрел на своих танкистов. Логунов молча подошел к танку и снял с креплений большую саперную лопату…
В лесу потемнело от наползаюших сумерек. Экипаж сидел на брезенте, уминая остатки сухого пайка. Выпив по пятьдесят граммов водки, которые разрешил Соколов, его танкисты наконец немного расслабились. Разжигать костер было опасно, потому что эта часть леса не была глухоманью. Свет костра можно увидеть с самолета или с грунтовой дороги, проходящей неподалеку. Мало ли кого сюда может занести.
После водки никому не хотелось говорить о войне. Даже похоронив майора, никто не начал разговора о погибших товарищах, с которыми совсем недавно они выходили из расположения корпуса в этот рейд. Остался один танк и его экипаж. Разговор зашел о доме, о близких. Танкисты стали расспрашивать Соколова, кто у него остался дома, есть ли невеста.
– Нет, – со вздохом покачал головой младший лейтенант. – Меня воспитывала бабушка. Были родители, но они погибли на севере, учеными были. Во время экспедиции затерло судно льдами. Мы в Куйбышеве жили. Меня тогда забрала к себе в деревню бабушка. Она еще не старая была. Певунья такая. В поле бригадиром работала. Ее бригаду издалека слышно было. А когда я школу оканчивал, она умерла от воспаления легких. Застудилась зимой и не поднялась больше. Я на завод пошел, год проработал, а потом по комсомольской путевке в танковую школу. Был у нас такой призыв тогда: «Комсомолец, на танк!»
– А мы с Василием Ивановичем из самой глухой Сибири, – мечтательно сказал Бочкин.
– Что ты болтаешь, – добродушно проворчал Логунов. – Какая же это глушь? От Омска всего двадцать верст. И хозяйство у нас передовое было, и свет провели в поселок. Вы его не слушайте, товарищ младший лейтенант, Сибирь сейчас не то, что при царе была – место для ссылок. Она расцвела и поднялась. Железные дороги, машины, трактора.
– Вы и до войны с Николаем знакомы были? – улыбнулся Алексей, кивнув на Бочкина.
– Были, – странно потупил взор сержант.
– А мы теперь с Василием Ивановичем почти что родня, – хихикнул Бочкин. – Вот и терплю тычки и подзатыльники. Воспитывает.
– Тычки и подзатыльники ты терпишь не потому, – исподлобья глянул на парня наводчик. – Язык свой за зубами держать не можешь, слетает с него порой такое, что и людей обижает, и не к месту. Думать надо наперед, а потом уж рот раскрывать. А так он парень неплохой. Тут дело такое… – Логунов снова потупился, вздохнул и добавил: – С матерью его у нас любовь, вот как жизнь повернулась. Я с финской пришел – ни кола, ни двора. Ну, зарабатывать стал, профессия у меня серьезная, я же машины всегда любил, еще до того, как танкистом стал. А она одинокая, Любушка, значит… мать его. Приросли мы с ней душой друг к другу, да долго не решались открыться людям. Из-за него вот и не решались. Потом рукой махнули, мол, будь что будет. Ну, и признались. А он, спасибо ему, Кольке-то, с пониманием отнесся. Говорит мамке, мол, коль ты его любишь, то меня-то что спрашивать. Только расписаться не успели. Война началась. Люба просила очень: не хочу так, пусть будет – мужа проводила на войну. А я воспротивился. Может, если убьют, так еще замуж выйдет, а вдовой оставлять не хочется.
– А что она тебе на это сказала? – усмехнулся Бочкин.
– Сказала, что я дурак, – вздохнул Логунов. – Великовозрастный…
– А я один вот, – вставил Бабенко, посмотрев на танкистов добрыми глазами. – Не получилось у меня как-то. Вроде и в почете был на заводе, и премировали меня путевками на курорты, а не сложилось.
– Что так-то? – спросил Логунов. – Все стервы попадались?
– Нет, ну почему, – пожал механик плечами. – Женщины хорошие встречались, приветливые, добрые. Да только во мне, наверное, дело. Мне все с каждой казалось, что не для нее я. Все думал, не тот я, что встретит она другого, лучше меня. Одна была учительница, хорошая очень, много знала, столько рассказывала. А я молчал все. Молчал и думал, что ей бы не меня, а инженера какого, ученого профессора, чтобы тоже много знал. А то ведь она порассказывает, порассказывает, а потом ей наскучит и уйдет. Обоим больно сделается. Ну, и с другими так же…
– Это оттого, Семен Михалыч, что ты нерешительный, – засмеялся Бочкин. – С женщинами надо по-другому.
– Помолчал бы, знаток женщин, – тихо проговорил Логунов. И продолжил, обращаясь к Бабенко: – Ты, наверное, за своими машинами и не видел их. Такое бывает. Любит человек работу, а потом думает – вот женюсь, а жена к работе меня станет ревновать, пилить будет, что больше внимания ей, значит, а не супруге.
– Может, и так, – не стал возражать Бабенко. – Да, технику люблю, готов возиться с ней сутками. Бывало, и ночевал в цеху. Такое не каждая поймет и одобрит. Может, потому и от брони отказался, на фронт попросился, что здесь я нужнее. Да и не ждет меня никто.
– Это я понимаю, – неожиданно заговорил молодой чеченец. Лежавший за спинами на брезенте Омаев поднялся, повернулся на бок и подпер кулаком щеку. – У нас старики тоже учат, что женщину нужно любить и уважать. И неважно, твоя она мать, твоя ли сестра. О ней думать надо, а то какой же ты джигит, если от тебя женщина плачет? Нельзя женщину обижать. Мужчина сильный, она слабая.
– Хорошая традиция, – улыбнулся Бабенко.
– Знаете, что страшно? – задумчиво продолжал Руслан. – Мы вот мужчины, мы на войне. Так и должно быть, когда мужчина идет на войну, так всегда было, и на войне наше место. А вот когда на войне женщина – это страшно, и обидно, и больно. Не должно быть так!
– Это ты о Людмиле своей? – спросил Бочкин.
– И о ней тоже, – грозно глянул на балагура пулеметчик. – И ей тут не место, и другим. Война для мужчин. Женщина должна ждать дома, кров беречь, очаг разжигать, детей кормить. А они здесь. А у многих и детей нет, и не замужем даже. А если убьют? Значит, никогда они никого не родят. Зачем так?
Омаев снова откинулся на спину, заложил руки за голову и стал смотреть в небо, на котором уже появились первые звезды. Все замолчали, наверное, думая над словами молодого горца или вспоминая дом. Соколов решил, что пора поговорить о важном, хватит на сегодня воспоминаний. Война не ждет.
– Давайте теперь о наших делах поговорим, товарищи, – произнес Соколов. – Приказ командования остается в силе. Группа понесла тяжелейшие потери, у нас остался один танк, но мы все равно должны довести дело до конца. Рация с двумя комплектами питания в танке. Надо найти генерала Казакова, передать приказ, подготовить или найти площадку для посадки легкого самолета и отправить его к нашим.
– Если приказ, значит, надо выполнять, – за всех ответил Логунов, который по штатному расписанию считался командиром отделения, а экипаж, как отделение, находился в его подчинении.
– Боезапаса у нас почти нет. Бочкин, сколько снарядов в укладке?
